Где остановка трамвая номер 12379?

Высоцкий, Таганка, 70-е... Фото РИА Новости

Ровно сегодня, 25 января, юбилей Владимира Высоцкого (другие материалы о нем см. здесь и здесь). 80 лет со дня рождения. О какой-то специальной государственной программе по этому поводу, как то было, скажем, с Мариной Цветаевой, Осипом Мандельштамом или Константином Симоновым, не слышно. Хотя, говорят, Центральный банк РФ выпустил памятную коллекционную монету номиналом 25 рублей и тиражом 1500 штук.

Может, телевидение чем-то порадует? Так нет же. Начинаем с федеральных каналов. На Первом – «Секретарша» 7-я и 8-я серии, «Паук» 7-я и 8-я серии; ночью – «Чужой-4». По каналу «Россия 1» – «Тайны следствия-15», 6-й сезон «Склифосовского», «Прямой эфир» с Андреем Малаховым да «Вечер с Владимиром Соловьевым». Ну, по Пятому каналу, как обычно, – круглосуточный «След» и «Убойная сила». Похожая картина на НТВ, REN-TV, ОРТ. Как будто юбилея и нет…

Впрочем, по каналу «Культура» – «Пешком… Москва Высоцкого». Но… в 07.35. Да еще будет показ фильма-концерта «Владимир Высоцкий. Монолог», сделанного из единственной большой записи поэта и актера на советском телевидении в 1980 году. Но это уже показано неоднократно. А вот и еще: ТВ-Центр – программа 2014 года «Владимир Высоцкий. Не сыграно, не спето». Но опять… в 10.35. Они что, сговорились? Ну, и канал «Звезда» – «Высоцкий. Песни о войне».

Кое-как отметились другие каналы, подобрали различные фильмы с участием Высоцкого. «Москва. Доверие» – «Опасные гастроли». «Дом кино» – «Короткие встречи». «Родное кино» – «Плохой хороший человек» и «Интервенция». Ну и «TV1000. Родное кино» недавняя картина о Высоцком – «Высоцкий. Спасибо, что живой».

Хоть бы показали «Место встречи изменить нельзя», все серии сразу, как сейчас любят. Так нет же. Ну, да его и так регулярно показывают… Есть, так сказать, оправдание. И все же – 80 лет!

Забыли? Вот что интересно: как это ни странно, но дата смерти Высоцкого – 25 июля – помнится гораздо лучше, чем дата его рождения. А вроде бы запомнить несложно – аккурат в Татьянин день.

Когда умер Высоцкий, была Олимпиада, детей из Москвы увезли в загородные пионерлагеря, бомжей и проституток тоже убрали. Чтобы не мешали наслаждаться праздником спорта. А тут такое. Толпы москвичей, вместо того чтобы наблюдать за выступлениями спортсменов, пошли к Театру на Таганке… Высоцкий был неудобен при жизни – и песнями своими, которые слушала вся страна, и манерой играть в кино и театре. Он и смертью подпортил размеренную жизнь чиновников. Он не был концептуалистом, не был диссидентом, но более концептуальной и более протестной смерти трудно придумать. Сама смерть Высоцкого стала актом искусства и даже политического протеста. Может быть, он и сейчас не ко времени?

Хотя сам Высоцкий никогда не хотел быть протестным. Высоцкий хотел быть «социально близким». Мечтал напечататься в Советском Союзе. И напечатался бы еще до перестройки. Просто слишком рано умер, а в СССР (и вообще в России) нужно жить долго. Так вот, Высоцкий хотел официального литературного признания. Это совершенно нормально, у него была одна-единственная жизнь, и ему нужны были не только слушатели, но и читатели. Высоцкий – писатель в прямом смысле этого слова. Не певец, не бард, а поэт и прозаик. Он совсем немного сочинил прозы, но, например, лучшая его вещь – «Жизнь без сна» – написана в 1968 году. Еще до «Москвы–Петушков» Ерофеева. Совершенно ведь замечательная вещь. Будь это не рассказ, а хотя бы повесть – прославился бы Высоцкий и как прозаик.

«Вот! Лечат их как? Выводят на улицу, строят в стройные ряды и заставляют подходить к прохожим и спрашивать, например, вежливо: «Вы не женаты ли?» или: Где остановка трамвая номер 12379?»…»

Лучше гор могут быть только горы, на которых еще не бывал... Александр Лаврухин. С Высоцким в горы

Рассказ откровенно смешной, но, как и у Ерофеева, есть горькие моменты. Увы, провидческие: «Читали историю КПСС (нет, старую)? Там многие голодали и, заметьте, с успехом. А один доголодался до самых высоких постов и говорил с грузинским акцентом. Он уже, правда, умер, и тут только выяснилось, что голодовки были напрасны. Но ведь это через 40 почти лет! Ничего, лучше жить 40 лет на коне, чем без щита. Я лучше поживу, а потом уж после смерти пущай говорят: вот он-де голодал и поэтому умер. Пусть говорят, хоть и в сумасшедшем доме. Мне хватит этих 40».  Мне хватит этих 40… Вот ему и хватило. Сорока двух.

А рассказ – жаль, что это всего лишь рассказ – конечно, шикарный.

«– Знаете, как поп попадью извел?

– Да пойдите вы со своим попом! У меня вон вену сестра пятый день ищет, а он: «поп» да «поп»!

«Безумству храбрых поем мы песню». А просто безумству – нет. Почему? По-моему, чем короче, тем лучше: «Безумству поем мы песню!»

Например, такую:

Ничего не знаю,

Ничего не вижу,

Ничего никому не скажу, – ча-ча-ча.

Нет, это один свидетель в протоколе так написал, а его – на 15 суток за политическое хулиганство».

Вообще «политического хулиганства» у Высоцкого очень много. И Сталин постоянно лезет, и евреи. Почитайте, это же чистый Галич:

Пусть много говорил 

белиберды

Наш тамада – вы тамаду 

не троньте, –

За Родину был тост алаверды,

За Сталина, – я думал: 

я на фронте.

И вот уж за столом никто 

не ест

И тамада над всем царит 

шерифом, –

Как будто бы двадцатый 

с чем-то съезд

Другой – двадцатый – 

объявляет мифом.

(…)

Мне тамада сказал, что я – 

родной,

Что если плохо мне – ему 

не спится, –

Потом спросил меня: «Ты кто 

такой?»

А я сказал: «Бандит 

и кровопийца».

А вот про евреев (из того же рассказа – «Жизнь без сна»): «У нас один антисемит есть. Не явный, но про себя. Но я видел, как он смотрел на Мишу Нехамкина сзади. Такой взгляд! Гестаповец бы позавидовал такому взгляду.

Слава богу, я ошибся. Просто Миша помочился на него ночью…»

Или вот еще, это уже, конечно, не проза:

Не надо нам уже

Все тех, кто хаяли, –

Я еду к бабушке –

Она в Израиле.

Или такое:

Запретили все цари всем 

царевичам

Строго-настрого ходить 

по Гуревичам,

К Рабиновичам не сметь, тоже 

– к Шифманам, –

Правда, Шифманы нужны 

лишь для рифмы нам.

Ну, про то, что «Мишка Шифман башковит» – это всякий знает. Так что не только для рифмы. И, кстати, опять вспоминается Галич, помните же ведь:

Ой, не шейте вы, евреи, 

ливреи,

Не ходить вам в камергерах, 

евреи!

Не горюйте вы зазря, 

не стенайте, –

Не сидеть вам ни в Синоде, 

ни в Сенате.

А сидеть вам в Соловках да 

в Бутырках,

И ходить вам без шнурков 

на ботинках…

А вот и чистая политика, прямо к предстоящим выборам.

Подымайте руки, в урны суйте

Бюллетени, даже не читав, –

Помереть от скуки! 

Голосуйте,

Только, чур, меня не 

приплюсуйте:

Я не разделяю ваш устав.

Впрочем, выборы в СССР все же немного отличались от нынешних. Тогда совсем уж была пародия на выборы.

Конечно, у Высоцкого невероятное количество всевозможных ляпов. «Борис Буткеев (Краснодар)» оказывается «сибиряком». Или вот. Мы пишем (сидим вот прямо сейчас друг напротив друга и пишем) про Высоцкого. Слушаем, естественно, песни Высоцкого. И вот замечательная, серьезная песня про райские яблоки: «Вдоль обрыва с кнутом по-над пропастью пазуху яблок/ Я тебе привезу – ты меня и из рая ждала». Пазуху яблок… Когда он поет, то слышно, что это два разных слова. А если читать? Это что же за зверь такой? Если одним словом-то.

Но мы, как говорят политологи, все-таки любим Высоцкого не за это. А за песни и стихи. И прозу, не забывайте. Есть у Высоцкого еще один рассказ, тоже замечательный – «Где Центр?». Если вы любите швейцарского писателя Фридриха Дюрренматта, вас этот рассказ Высоцкого восхитит. Мы уж не говорим о том, что рассказ не просто великолепно выстроен, это еще и футурология, причем сбывшаяся. Другое дело, что для прозы нужно много времени. И определенная несвобода. То есть больница подходит идеально. Ерофеев тоже писал, когда был в той или иной степени несвободен. И Пушкин. Болдинская осень – это вынужденное «заточение» в имении Болдино из-за холерного карантина. Мы, читатели, конечно, рады, что писатели и поэты порой оказываются в ситуациях, когда им больше нечего делать, кроме как сидеть и сочинять. А вот как относятся к подобным ситуациям авторы – кто знает…

И самое главное. Написали они столько, сколько смогли. Сколько сумели. Сколько им позволили время и обстоятельства. Сколько им разрешили цари и генсеки. Радоваться надо, что они жили и писали. А что могли больше – ну, может, и могли. Что ж теперь?..