Погиб поэт

«О гитара, бедная жертва пяти проворных кинжалов!..»
С литографии Н.Эстиса

В день рождения (ему сегодня 110) хочется вспомнить его смерть.

Лорку убили за политику.

Арестовали за политику.

Как Николая Гумилева. Казалось бы, два совсем разных человека. «Белый» мужественный и «красный» изнеженный. Но дихотомия снимается, если вспомнить, что оба были настроены против диктата и диктатом убиты (ибо мятежники). И грозным бруталом Гумилева не назовешь. Достаточно вспомнить, как он, промчав долгий путь, приехал к Анне Ахматовой, заглянул в щелку забора, увидел ее платье и, не дав о себе знать («как желтый одуванчик у забора»), тотчас устремился прочь. Можно проехать и дальше – до того общего поэтического знаменателя, где Лорка и Гумилев предстают экзотами, романтиками поверхностного слоя бытия, страстными скитальцами, ценителями острых красок, звериных воев, простонародных напевов, аристократичного струения луны, а гумилевский акмеизм перемигивается с лорковским едва ли не имажинизмом. Еще их сближали негры, очевидно, привлекая своей природностью, первозданностью, парной глиной облика и эмоций. Гумилев путешествует по Африке. Лорка выпускает сборник «Поэт в Нью-Йорке», где черные пантеры Гарлема так и сверкают в трудовом поту. Оба любили цыган┘ (Вспоминается гумилевское «У цыган»: «Девушка, смеясь, с полосы кремневой узким язычком слизывает кровь┘») Оба любили несчастную любовь. (Лорка: «Апельсин и лимоны. Ай, разбилась любовь со звоном».)

И можно просто говорить о некотором презрении к реальности, когда предельная чувственность, упоение жизнью позволяет с хмельной легкостью отбросить всю ее, как звонкий кубок. Отсюда – если верить расстрельщикам – улыбочка Гумилева навстречу пулям или Лорка, отвернувшийся пренебрежительно.

Тела обоих поэтов зарыли в общих ямах. И это дало повод выстраивать версии о чудесном спасении: Фернандо Мариасу в романе «Волшебный свет» (про Лорку) и Андрею Лазарчуку с Михаилом Успенским в романе «Посмотри в глаза чудовищ» (про Гумилева).

Особенно ярко личность раскрывается в напряженной витальности. Воля к власти, к впечатлениям, к обладанию выводит на кратчайшую прямую к смерти. А по краям дороги вырастают пророческие стихи о близкой развязке. Воля к краскам заканчивается победой одного единственного цвета – ослепительно-белого, в котором одновременно вспышка зачатия и выстрела, вмиг стирающего прежнюю жизнь. Разумеется, расстреливают поэтов по нелепой случайности. Какова бы ни была степень их участия в борьбе, законы войны на них не распространяются. «Погиб солдат» – и можно добавить: невольник чести или невольник каски. А поэт – невольник краски. Эгоцентрично перебирающий роскошную палитру в жажде последнего мазка, имя которому – абсолютное самоотречение.

Почему-то мало кто рассматривает важный феномен: политизированность эстетов. Читая Лорку, вспоминаешь то его идеологического антипода Гамсуна, то собрата по «левизне» Бабеля (через четыре года после Лорки Исаака Эммануиловича казнят в благословляемой обоими Советской России). Их роднит один и тот же прием – постоянное наложение слов с разной семантикой, сочетание несочетаемого, изготовление обжигающих стилистических коктейлей вроде «согбенных сердец», «безнадежного паруса» или «смешливой кобуры»┘ Не всегда гулкий оксюморон, чаще мелодичная метонимия, но вот психоделика неизменна. Через этот стиль (смещение и разрушение границ обыденного) и приоткрывается тип человеческой единицы, увлеченной политикой, но по мысли аполитичной, далекой от сует. Политика влечет как возможность преображать реальность фантазмами. Больше, участие в политике такой единицы – это форма тайного преодоления социума, издевка изнутри.

Есть версия, что Федерика Гарсиа Лорку убили, следуя личному приказу каудильо Франко. Такого мнения придерживается исследователь Ян Гибсон. Лорка поехал в Гранаду. И стал раздражителем, красной тряпкой для набыченного юга Испании. Сам генерал объяснял все прагматично: «В тот момент нужно было предвидеть любые ответные действия со стороны левых. Поэтому приходилось расстреливать самых видных среди них». Сразу после убийства имя Лорки было залито в Испании помоями. Книги запрещены на сорок лет, чтобы теперь, как водится, его памятник украсил центр Мадрида. Обывателю, подозреваю, и без того равнодушному, внушали, что это бездарь, агент зарубежа, «левый террорист» и вдобавок извращенец (за последнее и убитый). Все это было отчасти правдой, включая сюрреалистические отношения Лорки и Сальвадора Дали. Клевета была в главном. И вопреки этой клевете Лорка талантлив, как длинное лето. Рожденный в июне, в августе убитый.

Между тем для многих он стал символом. Красные лоскуты на рогах быка, строка, оборванная пулей, торжество через поражение. Кстати сказать, им бредили и поэты «советской оттепели». Евтушенко писал:

Когда убили Лорку, –

а ведь его убили! –

жандарм дразнил молодку,

красуясь на кобыле.

(Лорку незадолго до смерти привлекли к суду за стихотворение про жандармов, почти как сыктывкарца Савву Терентьева пытаются судить в наши дни за «антиментовскую» хохму в его ЖЖ.)

Странно, что Андрей Вознесенский, декларировавший: «Уроки Лорки – не только в его песнях и жизни. Гибель его – тоже урок. Убийство искусства продолжается», не сочинил что-нибудь вроде:

Звенит ручьями, Россия,

Не киснет бассейном

с хлоркой,

Не спит Федерик Гарсиа

Лорка┘

Нынче Лорку вспоминают редко. Мечтатели – зазорны в эпоху геронтократии, то есть «обожания бабок». Но почему-то, словно бы благодаря потешным и мнимо всесильным обстоятельствам антипоэтичности, он вдруг становится символично важен.

Поэт. Драматург. Прозаик. Художник-график. Музыкант.

Пускай усну нежданно,

усну на миг, на время,

на столетья,

но чтобы знали все, что я не

умер,

что золотые ясли – эти губы,

что я товарищ западного

ветра,

что я большая тень моей

слезинки.

Вы на заре лицо мое закройте,

чтоб муравьи мне глаз

не застилали.

Сырой водой смочите мне

подошвы,

чтоб соскользнуло жало

скорпиона.

Ибо хочу уснуть я – но сном

осенних яблок –

и научиться плачу, который

землю смоет.

Ибо хочу остаться я в том

ребенке смутном,

который вырвать сердце

хотел в открытом море.