Сергей Шаргунов Сто семьдесят лет назад умер Пушкин. По воспоминанию врача, Пушкин с надеждой спросил, выживет ли он. В глазах у поэта блеснула надежда. Страшно умирать. Любому. «Да минует мя чаша сия».
Какой человек умер вместе с ним и что осталось нам?
Написанное Пушкиным стало Новым Заветом русской литературы, породившим множество толкователей, сектантов, инквизиторов и вольнодумцев.
«Гаврилиада», «Отцы пустынники и жены непорочны», «Последнего царя удавим...», «Нет, я не льстец, когда царю хвалу свободную слагаю»... Пушкин стал покровителем Олега Павлова и Владимира Сорокина, государственников и либералов, поборников порядка и агентов беспредела, школьников-скинхедов и студентов-африканцев.
Чем это объяснить? Тем, что стране нужны символы? Или надо представлять жизнь Пушкина как эволюцию от беспардонного бунтаря к трезвящемуся охранителю?
Ответ в другом. Образ идет дальше, чем мысль. Язык сильнее, чем концепт. Стиль важнее сути.
Пушкин произвел языковую революцию. Именно поэтому он взорвал смыслы, стал привлекателен для людей разных идейных подходов. Если оторваться от биографии Пушкина, которую все равно нам не прочувствовать, и поднять весь массив им написанного, станет ясно: интеллектуализм Александр Сергеевич встречал с ухмылкой грусти и радости. С, прости Господи, глуповатой улыбкой. У Пушкина есть удивительное понимание прекрасной условности этого мира. Пушкинская декларация независимости лишена надменности и кичливости. Чувствуя тщету и не принимая экзистенциальный напрасный бунт, он мелодично, со светлой грустью говорит. Обо всем. Занимается описанием мира. Потому что имеет к этому влечение, быть живописцем ему нравится. Но даже когда он хмельно буянит, все равно на самом дне бокала темнеет трезвое и горьковатое понимание жизни.
Пушкинское равновесие – смесь аристократизма и крестьянских сказок, черных кудрей и голубых глаз. Равновесие – это когда главенствует эстетика: барковская, декабристская, донжуановская, христианская, исламская, монархическая. А «проблематика» подчинена эстетике, не наоборот.
Почему Пушкин стал легендарным, как античный бог? Почему он стал в потомках чем-то вроде учителя, со всей пафосностью и всем анекдотизмом этой посмертной репутации? А потому, что он жизнь свою так выстроил, наполнил таким добродушным равновесием (виноградная лоза по холодному мрамору!), что запечатлелся античным богом. Это его ниша. Античного бога с живыми глазами.
Мир дураков-чиновников и их фальшивого патриотизма, притворных свободолюбцев и их громко-недорогих прав, мир трагичной и естественной смены людей на людей, мир, где жалок тот, в ком совесть нечиста, – жалкий и яркий мир тождественен языку. А язык, отвечающий жизни, должен быть живым. Пушкин обновил слова.
И идеи?
А что, эти идеи?..
Российская империя и Советский Союз могли позволить себе роскошь иметь две фракции – укорененных почвенников и перелетных птиц. Сегодня раздражают одни и другие, трогательные, чудесные, Русь уходящая... Закомплексованные западники и фамильярные славянофилы. Банальные консерваторы и мелкие передовики. Настоящая литература всегда возникала на стыке смыслов, вбирая их в себя.
Чем интересны двухтысячные годы? Тем, что пропала дурацкая и древняя роскошь полемики, возможная лишь в интеллектуальной сверхдержаве. Зато победил многоголосый синтез, гул широты морской. Кругом та свобода оценок, которая была только на литературных страницах, а теперь стала признаком повседневности. Все смешалось. Наверняка из хаотичного синтеза, где идеи успешно подменяются пиаровскими лейблами, родится что-то новое и определенное.
А пока Наше Все стало всем.
