У Мамлея – юбилей

Ему – 75. Несмотря на солидный возраст, шуточное заглавие звучит резонно и радостно. А теперь – о нем.

Мамлеев – это злой писатель, он привлекает, как «прОклятые поэты», бунтари, негодяи, мизантропы. Главная вещь Мамлеева «Шатуны» заняла вечное место в литературе именно через запредельность. Рассказы о безголовых туловищах, фабрике гробов, о матери, кромсающей детенка ножницами... Бесчеловечная грубая мистика... Злой! Злыдень он!

Поэтому столкновение с ним в жизни удивляет. Мягкий, нравоучительный человек, похожий на преподавателя техникума. Может быть, он тайный маньяк, вроде Чикатило, который тоже травоядно мямлил? Или он из тех, кто, по выражению Бабеля, «скандалит за письменным столом»?

Нет. Если верить воспоминаниям про Южинский переулок и юного Мамлея, бросившегося целовать ботинки случайному свидетелю его чтений, какому-то трогательно возмущенному обывателю-летчику, то темперамент у Юрия Витальевича изменился. Это изменение темперамента чувствуется и в последних книгах («Другой»), и особенно в философских работах (например, «Россия вечная»).

Людям свойственно меняться. Как меняются люди? От восторженной дурочки к прожженной бабище, от визгливого подростка к сиплому цинику... Однако за всем этим одна натура – потребительская. А писатели меняются еще и стилистически. Меняется то, чем они окормляют мир. Так, видимо, поменялся Шолохов. Писатель через двадцать–тридцать, а то и просто пять лет уже не может отвечать за им написанное, как будто не сам писал.

Стал ли Мамлеев более тусклым? Вряд ли. Он стал другим. Другой стала историческая эра. Все стало другим. И способность измениться стилистически и идейно – это лучшее, что есть в человеке, это творческое живое начало. В этом конфликт неверного мятежного искусства и глубоко конформистского «концептуализма».

Сегодняшняя умудренная и размеренная добротность Мамлеева – своего рода бунт против себя и собственного маньячного образа, навеки вписанного в историю литературы. Так воевал и воюет с собой всякий художник, тот же Лимонов, тот же Зиновьев, тот же Синявский, тот же Максимов. Отследить, способен ли художник к метаморфозам, – это лучший тест на его подлинность.

Впрочем, есть еще одно объяснение перемен: возраст. Опрощение Толстого.

Лимонов, орудующий утюгом над пеленками для малыша. Сорокин, смывающий прошлый кал. Твердящий о Боге и свете Юрий Витальевич. Примирение с миром, вынужденный оптимизм, завуалированная тревога.

И еще. Охочесть до славы. Авторы, вытесненные советским официозом в авангардное подполье, стали наверстывать упущенную популярность. Как есть лимоновцы, так есть и менее известные мамлеевцы, не чуждые «общественному выбору». И пускай фанаты подчас заставляют желать лучшего и даже бросают некрасивые мутные тени на кумиров, важен сам факт – нагло ворваться в некогда отринувшую тебя страну и продолжиться молодыми учениками с бешено стрекочущими сердцами. Желание влиять на публику приводит к некоторому опопсению, упрощению в сторону «общих мест», к эстрадной легковесности проповедей... Это не страшно. Таков жребий людской: куда ни кинь – всюду клин.

Тем более, у Мамлеева очень много неявных ярких последователей. Их раз и навсегда торкнули его темы или его язык. Кстати, некоторых из них мы решили опросить в этом номере.

Если замереть, вдруг подпрыгнешь от догадки: именно сейчас Мамлеев приблизился к себе плотнее некуда, стал адекватен своему стилю. Человек-стиль. Ведь что такое стиль Мамлеева? Это не леденящие кровь брызги крови, это леденящие кровь ПУСТЫЕ, НИКАКИЕ слова. Пограничность, подвешенность, отрешенность... Между жизнью и Ничем, на перепутье. «Федор рыл ход к Фомичевым...» «Долгий путь домой сквозь облака», как поет Егор Летов, тоже влюбленный в «мамлеевщину».

Юрий Витальевич Мамлеев нынче стал словом. Он стал собственными словами. Ходячими по Москве. Бледный, папирусный, черепаха в очках черепаховой оправы, с какой-то творожистой речью... Спешите видеть это чудо – книга стала писателем!

Он настолько настоящий оригинальный писатель, что иногда думаешь: а вдруг он не писатель и все это надувательство? Такие мысли приходят во сне: а вдруг это сон?