Ян Шенкман Ахматова называла его "трагическим тенором эпохи". По странной аналогии вспоминаю: у Высоцкого - баритон. Популярность Блока в предреволюционные годы вполне сравнима с популярностью Высоцкого на исходе застойных лет. И природа этой популярности та же. Музыкальная. Дело не в пресловутой музыке революции, которую призывал слушать Блок. Музыка - любая! - первична для этого типа поэзии, а слова живут где-то на периферии сознания. Вкрадываются в ум тихой сапой. Завораживают и куда-то зовут.
Открываю наугад синий двухтомник Блока, который сопровождает меня с четырнадцати лет, переезжает с квартиры на квартиру, из одного книжного шкафа в другой. На каждой странице восклицательные знаки. Бесконечные "О!". "О, эти дальние руки!", "О, как я пред тобой ничтожен!", "О, весна без конца и без краю┘" Эстетика жестокого романса, заламывание рук и взгляды через плечо: "Пусть я и жил, не любя,/ Пусть я и клятвы нарушу, -/ Все ты волнуешь мне душу,/ Где бы ни встретил тебя!"
Какая, в сущности, разница, к кому именно обращался Блок и что за клятвы тут имелись в виду. Думаю, он и сам не очень хорошо себе все это представлял. Музыка звучит, шарманка играет, прохожие улыбаются. Я не оговорился, именно улыбаются. Не раз наблюдал парадоксальное несоответствие блоковских стихов и вызываемых ими эмоций. "Я - Гамлет. Холодеет кровь┘" прочитывалось как нежное признание в любви, а на самом деле - предсмертный хрип. "Девушка пела в церковном хоре┘", мрачнейшее и безысходнейшее пророчество, - как радостное напутствие (последнюю строфу о плачущем ребенке можно и опустить). И так далее. Не говоря уже о поэме "Двенадцать", которую можно трактовать, как говорится, и нашим и вашим. Своей инфернальной музыки она не теряет ни одном случае, ни в другом.
Важны не стихи, а то, что за ними стоит. Это кредо символистов и символизма. Стихи же - караоке, под которое каждый может спеть о своей пропащей жизни. Или только-только начинающейся жизни. О мировом пожаре в крови. И о том будущем, которое не нуждается в прошлом.
"Мне было 15 лет, - пишет Лимонов в сборнике эссе "Священные монстры", - и я обнаружил в книге стихотворение "Незнакомка". Я прочел его и сгубил свою душу". Не он один. Лично я сгубил свою бессмертную душу блоковским "Балаганом": "Тащитесь, траурные клячи!/ Актеры, правьте ремесло,/ Чтобы от истины ходячей/ Всем стало больно и светло!" Морок, туман. Вирус, незаметно вползающий в мою кровь. Трудно, почти невозможно удержаться и не начать писать самому. Так блаженно неопределенен блоковский герой, что хочется придать ему собственное лицо.
Блок бесконечно разнообразен в своих мелодиях. Как хороший шарманщик. Как музыкальный ящик или коллекция актуальных сэмплов. Можно найти у него при желании и ахматовское, и пастернаковское, и есенинское. И горьковское "Пусть скорее грянет буря!" тут тоже есть. Есть все. Остается лишь отыскать свое собственное.
Но не дай бог примерить на себя блоковскую судьбу! Стихи его - напоминание об иной жизни. То, чем и должны быть на самом деле стихи. А судьба┘ Что судьба? Стремительный бросок к смерти, минуя любовь, счастье, реальность и прочее человеческое, слишком человеческое, как сказал бы Фридрих Вильгельмович Ницше, гуру предреволюционной эпохи. К иной жизни, перед которой эта блекнет, меркнет и тускнет.
Такое ощущение, что Блок родился, вырос, жил и умер, не выходя из комнаты. И даже не особенно часто выглядывая в окно. А что туда глядеть, если "в соседнем доме окна жолты" и никакой тебе Вечной Женственности? Все, что нужно поэту, поэт себе придумал и вообразил.
Он родился в распавшейся семье. С детства дичился людей. Чувствовал себя на месте лишь в Шахматове, родовом имении деда, куда время не проникало. Всю жизнь был окружен женщинами, которые относились к нему как к ребенку и не давали взрослеть. Фрейд бы заинтересовался таким пациентом, но и без Фрейда налицо клиническая картина. Юношеская связь с взрослой женщиной Ксенией Садовской, которой посвящен цикл "Через двенадцать лет". Домашний театр в сенном сарае, где Гамлета играл Блок, а Офелию - Любовь Менделеева. Запойное чтение стихов Владимира Соловьева, утверждавшего, что земная жизнь - лишь искаженное подобие "высшей" реальности. Платонические отношения с женой, Прекрасной Дамой. Настолько прекрасной, что Блок уступает ее своему другу Андрею Белому. Какое-то время они даже живут втроем. Потом Люба, порвав с истериком Белым, начинает всерьез устраивать личную жизнь. И, гастролируя по России с театром Мейерхольда, сообщает мужу о каждом новом романе...
Все это время непрерывным потоком идут стихи. О доблести, о подвигах, о славе. О том, что все мы обречены. Блок все чаще напивается в дым. Причем - такова легенда - пить предпочитает в публичных домах. Просиживает целыми днями у стойки на первом этаже и тоскует. Наверх с барышней подыматься нету ни сил, ни желания. Скорей бы все это кончилось, думает Александр Александрович. Тут все и кончилось. Началась Первая мировая.
Осенью 1916-го его призвали на фронт, вернулся он оттуда в революционный уже Петроград. Все еще был уверен, что и под этот текст ему удастся подобрать гармонию. Но уж больно страшненькой она оказалась: "Эх, эх, без креста..." Не музыка нужна была в 1917 году, а шершавый язык протокола. Блок понимает это и начинает сходить с ума. Слабость, бессонница, раздражительность и даже галлюцинации┘ Он перестал узнавать знакомых, сжег записные книжки и письма. Порой его охватывала такая злоба, что рядом было находиться опасно. Прогулки по разоренному Петрограду пугали его, доводили до исступления: "Из каждой подворотни на меня словно глядели рыла, рыла, рыла". Дмитрий Быков в книге "Борис Пастернак" описывает блоковские приступы мизантропии. И мальчика, которого поэт ударил на улице без всякой причины. И бюст Аполлона Бельведерского, который Блок вдребезги разбил кочергой...
Дело не в том, принял или не принял Блок революцию. Слишком уж активно новые люди притягивали небо на землю, слишком все это было немузыкально. Его насильно заставляли участвовать в жизни и разочаровываться в ней. Вместо "Вся власть рабочим и крестьянам!" Блоку больше подошло бы "Вся власть воображению!". Такой лозунг, кстати, звучал на баррикадах 1968 года.
Воображаемой России больше не было. А другой Блок не знал и знать, в общем-то, не хотел. Вот и занялся саморазрушением. И стал стремительно умирать. Тут снова приходит на ум Высоцкий, усиленно разрушавший себя. И лимоновское "Да, смерть!"...
Блока не стало 7 августа 1921 года. Внятный диагноз, точное название болезни, от которой скончался Блок, нам неизвестно и до сих пор. То ли сифилис, то ли алкоголизм, то ли шизофрения. А может быть, и отсутствие метафизического воздуха.
Какая из всего этого мораль? Морали никакой. Одни вопросы, требующие ответа. Может ли поэт прожить счастливую жизнь? Совместимы ли небесная гармония и земная? Возможно ли и писать, и жить в полную силу? А если нет, то какой во всем этом смысл?
