Лев Пирогов Направляя молодую российскую демократию к не всегда ей ведомым, но всегда благим целям, Тайное Лондонское правительство не обошло вниманием и литературу. У всех на слуху истории с живодером Прохановым, башибузуком Лимоновым и растлителем Сорокиным: в прежние времена и одной из них хватило бы на два, три года. А значит, интеллигентно выражаясь, имеет место афроамериканский пиар. И этот факт не ускользнул от внимания вдумчивых аналитиков.
Вот, скажем, Сергей Чупринин пишет: "...Эта история хороша еще тем, что роли всех ее участников впервые с беззастенчивой наглядностью расставлены в правильном порядке. Сначала (┘) выведены крупно автор идеи (предположим, это Азеф Пирогов) и руководитель проекта (Александр Иванов), затем - помельче - генеральный продюсер (Игорь Кротов) и сопродюсер (Владимир Бондаренко) и, наконец, совсем уж меленько исполнитель, он же автор текста (Александр Проханов)".
Мария Ремизова сообщает: "Координирующее премию издательство "Лимбус" разыграло грамотную партию - Проханов отдает премию томящемуся в тюрьме Лимонову, у Лимонова тут же начинается судебное разбирательство - это же какая широкомасштабная и абсолютно бесплатная реклама лимбусовскому проекту издания лимоновских сочинений и всей этой издательской кухне вообще!"
И даже Алла Латынина: "Я отношусь к скандалу вокруг Сорокина, как к новому слову в PR-технологиях..."
Три цитаты из тридцати трех возможных. Литературные аналитики рассуждают о литературном событии, как об управляемом продюсерском проекте. С одной стороны, это неудивительно: ботаник - он и есть ботаник, ему положено верить в Промысел. Однако, с увлечением ударившись в непривычную для себя "глянцевую" риторику, аналитики пытаются удержать дистанцию - обличают лишь такую литературу, которая им неприятна. Вернее, им неприятно то, что оттягивает на себя одеяло общественного внимания в ущерб, скажем, "отличному" роману Гандлевского. Это значит, что речь идет не о литературе как таковой, а о литературе, взятой в аспекте ее социально-исторического бытования, то есть о "литературном процессе". Для суждений о тексте некоторый набор методологических навыков у консервативной критики остался, а вот в литературной борьбе ей участвовать нечем.
Долгое время считалось, что ни наша литература, ни наше общество не стратифицированы. Просто есть "вменяемые" и есть "гадина", которую надо "давить", как завещал в октябре 93-го героический Егор Тимурович. Однако бороться с тем, что обречено самим ходом истории, казалось ниже собственного вменяемого достоинства, и пистолетные кобуры благополучно заросли огурцами.
В результате у либерально-консервативной критики не сохранилось языка для описания актуальной истории литературы - литературы в ее социальном аспекте, литературы как выражения и продолжения идейной и общественно-политической борьбы. Неудивительно желание критиков прибиться к ими же созданной "букеровской" литературе, то есть принципиально внеисторической, существующей в комфортных и конформных условиях узкопрофессионального круга - "заговора посвященных" по недавнему меткому определению В.Аксенова. Удивительно, а вернее, смешно то, что в качестве контрнападения и самозащиты ими используются понятия и приемы из арсенала вроде бы враждебных "высокому искусству" маркетологов. Общество потребления - последний приют либерал-негодяя?
* * *
Между тем иллюзия полной и окончательной победы буржуазной демократии в отдельно взятой от "гадины" русской литературе тоже была следствием деятельности Лондонского правительства. Букеровская премия, придуманная идеологом британского империализма Яном Флемингом, продемонстрировала мировой общественности свой звериный оскал. На недавно состоявшейся пресс-конференции английского Букеровского комитета было заявлено о мерах по преодолению засилья политически корректных, но литературно невнятных лауреатов из бывших колоний: привлечение в ряды букеровских номинантов "жанровой и популярной литературы"; лучший роман - "Порно" Ирвина Уэлша. Одна из британских газет прокомментировала итоги пресс-конференции: "Империя наносит ответный удар".
Это лишь к слову. Роковая роль английского Букера в нашей литературной судьбе состояла в самом факте учреждения премии "за лучший роман" в голодной и на все готовой России начала 90-х. Устоявшийся буржуазный жанр, который Гегель определял как сугубо частный конфликт "между поэзией сердца и противостоящей ей прозой житейских отношений", весьма мало отвечал требованиям того революционного времени. В условиях, когда ломалось культурное мировоззрение целой нации, было возможным появление принципиально новых литературных форм - вместо этого нам предложили тапочки и диван. История России и литературная политика вошли в противофазу, образовав прямую линию на уровне нулевой отметки.
Утратив волю к исторической гражданской инициативе, люди, волею обстоятельств оказавшиеся у кормила, пытаются отчасти интуитивно, отчасти по примеру все тех же английских братьев исправить положение, идя навстречу скандализации и коммерциализации литературы. Отсюда и разглагольствования о пиаре и закулисных интригах.
