Головокружение от свободы

Правда и есть счастье… Владимир Маковский. Оправданная. 1882. ГТГ

В продолжение темы парадоксального, извращенного счастья в экстремальных ситуациях (см. «НГ-EL» от 17.05.18) триада воспоминаний о нашей с Леной Клепиковой политической активности, которая началась еще в СССР. Под занавес брежневской, а по сути и существу уже андроповской эпохи, когда гайки были закручены до упора, цензура свирепствовала, а немногочисленных диссидентов выдавливали из страны – это в лучшем случае, а в худшем аресты и психушки, вплоть до показательных убийств, известные и широко печатаемые литераторы, члены творческих союзов Владимир Соловьев и Елена Клепикова решили и решились публично порвать с официальной литературой, а заодно с благополучной советской судьбой, не выдержав двоемыслия и вступив на опасную стезю прямой конфронтации с чудищем обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй. С подсказа и наводки нашего тогдашнего друга и соседа по Розовому гетто Володи Войновича мы объявили о нашем решении иностранным корреспондентам, а заодно о создании первого в советской истории независимого информационного агентства «Соловьев-Клепикова-пресс», бюллетени которого широко и охотно публиковали мировые СМИ во главе с «Нью-Йорк таймс» и «Геральд Трибюн», и в тот же день они возвращались в обратном переводе к нам на родину по «Голосу Америки», Би-би-си, «Немецкой волне» и Радио «Свобода». Вмиг к нам пришла не скажу всемирная, но уж точно всесоюзная слава, о которой мы и не помышляли, когда пускались на дебют. Именно в эти месяцы нашей рисковой политической активности мы упивались небывалой свободой, и я чувствовал себя счастливым и теперь счастлив вновь, когда в памяти промелькивают те дни.

Сейчас уже не скажу с уверенностью, что нами тогда двигало – дерзость? легкомыслие? недомыслие? Или в самом деле я безбашенный, как считает мой московский друг Марина Райкина? Был, правда, и расчет – Левиафан был сыт и переваривал прежние жертвы, да и новые международные скандалы ему были ни к чему, власти подрастерялись от нашего неожиданного для них и для нас самих предприятия.

Нет, все-таки не по легкомыслию или недомыслию пустились мы во все тяжкие единоборства с Левиафаном – скорее по правдолюбию: устали от лжи. В те времена был даже такой диагноз в психушках: мания правдоискательства. Из многих странных русских поговорок типа кошка моется, гостей намывает (а кошки моются много раз на дню) или горе не беда (а что тогда беда?) – к одной, как раз на наш сюжет, отношусь резко отрицательно: правда хорошо, но счастье лучше. По моим понятиям, правда и есть счастье, и несмотря на ново-, а на самом деле старомодные трактовки «Горя от ума» в пользу Фамусова и Скалозуба, беру Чацкого (как и мольеровского Альцеста) за образец поведения, пусть и мильон терзаний, а антоним – вранье – отношу, вслед за моим домашним философом Монтенем, к самым гнусным порокам – хуже убийства.

В конце концов наша судьба была решена на высшем уровне, как сообщил нам Коэлет, у которого и позаимствуем определение счастья: веселиться и делать доброе в жизни своей.

…а вранье хуже убийства. Михаил Зеленский. Апостол Петр поражает смертью Ананию и жену его Сапфиру за ложь. 1863. Красноярский художественный музей им. В.И. Сурикова

В конце концов наша судьба была решена на высшем уровне, как сообщил нам тогдашний корреспондент Би-би-си Кевин Руэн, а ему кремлевский чиновник на приеме: выпереть нас из страны в кратчайшие сроки. Не могу сказать, что я очень сопротивлялся: по природе спринтер, а не стайер, долготерпие не по мне. «Нью-Йорк таймс» приводила мои слова, что у каждого человека есть квота страха, я ее полностью исчерпал, хотя инстинктивно я чувствовал, что взамен исчерпанному страху приходит новый, а длительная политическая деятельность в стране невозможна по определению. Мы торговались за каждый день, но через десять вынуждены были убраться подобру-поздорову – взамен предложенных нам трех суток.

На инерции и благодаря реноме нашего пресс-агентства, мы продолжали свою политическую деятельность в Америке в качестве журналистов – наши статьи охотно печатали ведущие американские и мировые СМИ, – и я был снова счастлив, несмотря на мизерные гонорары и полунищенское существование. Как и тогда, когда спустя несколько лет нам отвалили шестизначный аванс и еще при жизни Андропова мы выпустили о нем книгу «Yuri Andropov: a secret passage into the Kremlin», за которой последовали другие политические триллеры, изданные во многих странах. Теперь головокружительное счастье свободы сочеталось с относительно безбедным и беззаботным существованием. Свобода и есть счастье, а без свободы какое счастье? Кто ищет в свободе что-либо, кроме самой свободы, создан для рабства – ссылка на Алексиса де Токвиля обязательна? Секс – свобода, любовь – свобода, путешествия – свобода, чтение – свобода, творчество – свобода, жизнь – свобода, счастье – свобода.

Никогда не жалел о моей жизни в России и никогда не жалел об отъезде из России, в которой был обречен на тюрьму или прозябание. Никогда не испытывал ностальгии, живя в США, хотя скучаю иногда по пахучей клубнике, пачкающей чернике и кусачей крапиве, которых здесь днем с огнем. Вот американская триада, которая делает меня счастливым гражданином США. Grass-root democracy, конституционно выраженная в троевластии – Конгресс, президент, Верховный суд. Примат права над эмоциями, над мщением, возмездием или милосердием, даже над справедливостью и моралью, когда суд присяжных, подобно царю Соломону, разрешает любые спорные и конфликтные ситуации. Национальные парки – с полста, наверное, из которых мой любимый – Acadia National Park на Атлантическом океане в штате Мейн. Хоть и не люблю толпу – ни извне, ни в самом себе и согласен с Лоуренсом, что слишком много людей, мне их не осилить, но ежегодно присоединяюсь к миллионам его посетителей, избегая китчевых мест и ища уединения.