Влияние тракторной дипломатии на политический кризис

Трактор для сельских жителей не только кормилец, но и инструмент политической игры. Фото Reuters

– Брекзит! Ну какой брекзит?! А как торговать с Европой будем? – сказал пожилой лондонец, попивая чай со свежесобранной клубникой.

– Ты не понимаешь, ЕС на нас наживается. Надо выходить однозначно! – ответил ему другой житель британской столицы, закусывая жареным карасем из заросшего столетнего пруда.

Сей в целом обычный для последних недель разговор состоялся между двумя подданными Соединенного Королевства не где-нибудь, а в одной из деревень Рязанской области. Представьте, с одной стороны лес с волками (честное слово!), с другой – поле, уходящее вдаль на многие версты, а посреди этого пейзажа сидят под кустом два друга-англичанина и вторую неделю спорят о брекзите – один «за», другой «против». Как поговаривают старожилы, такой политической активности Рязанская губерния не знала уже долгие годы. Каждый вечер оба сэра усаживались рядом с телевизором и внимательно смотрели «Вести». Важно, что они действительно смотрели, а не слушали, ибо по-русски не разумели. Впрочем, 100 граммов в рамках каждодневной «дегустации», как они сами утверждали, снимали языковой барьер.

Вообще надо сказать, деревенька, притаившаяся на опушке, всегда была на моей памяти местом неординарных встреч, приправленных не поддающимися логике явлениями.

Будучи подростком, я любил приезжать сюда по нескольким причинам. Во-первых, эта деревня ассоциировалась у меня со свободой. Можно было лечь после заката под вековое дерево из барского сада и часами смотреть на звезды. А во-вторых, тут были девочки. Сочетание звезд и девочек порождало сильное желание возвращаться сюда снова и снова. Кстати, одна из них восемь лет назад научила меня брать шесть аккордов на гитаре. До сих пор только их и беру, что, конечно, не говорит о моей целеустремленности.

В один прекрасный день тихие ночные прогулки под луной были жестко нарушены ревом несущегося по полю из соседней деревни трактора. Когда свет фар нахально позарился на нашу сельскую диковатую идиллию, взору открылось любопытное зрелище. К нам уверенно подбирался трактор со спиленной кабиной, на котором, словно на броне танка, уместились семь здоровых парней. Если честно, я этим ребятам сразу не понравился. Один из них, с рязанским именем Мурат, будучи лидером местной «партии», видимо, отчего-то почуял угрозу в моем лице и сразу решил устранить оппонента. Он честно предупредил: если я не сделаю «походняк попроще», то он отвесит мне… люлей. Так начался рязанский кризис, позднее переросший в холодную войну.

Наверное, диплом МГИМО требовал от меня наладить дипломатический контакт и усадить буйную братию за пенек переговоров. У Мурата был друг – серый кардинал по имени Кабан. Точнее, звали его иначе, но он наотрез отказывался быть Сережей и требовал, чтобы его гордо величали Кабаном. Кстати, были там еще Суслик и Медведь. Суслик был совсем неагрессивный, но друзья по бутылке его явно не уважали. А Медведь был индивидуалистом, влиянию не был подвержен и пускал в ход лапы только в случае, если у него отнимали малину.

Проведя поверхностный анализ, я понял, что с Муратом говорить бесполезно – он органически меня не воспринимал. Поэтому, увидев грустно сидящего в сторонке на поваленной березе Кабана, я решил, что это мой шанс. Серега вот уже минут десять уныло тыкал палочкой в валявшийся листок. Я сел рядом и спросил, отчего он пригорюнился. Кабан вначале секунды три смотрел на меня, а потом разразился большим и спутанным монологом о том, как не мила ему жизнь, что вокруг «все пьют как звери, и даже поговорить не с кем». Потом он неожиданно предложил спеть.

– Знаешь «Сектор Газа»? – спросил Кабан.

Я смекнул, что речь вряд ли идет о палестино-израильском конфликте, и откопал в чертогах разума воспоминания о восьмом классе. В общем, после того как мы спели про жизнь, которая «коротка, как юбка у путан», и про тоску «заключенного дня», Кабан внезапно провозгласил меня на глазах у изумленной публики своим «лучшим корешем». Мурат оказался не готов к такому развороту во внешней политике, но промолчал.

– А пойдем, я тебя на тракторе покатаю! – предложил Кабан.

Честно говоря, я в своей жизни один раз катался на «броне» танка, но поездка на тракторе без кабины заставила меня вспомнить все лучшие моменты моей жизни и даже на всякий случай с ней попрощаться. Не знаю, как так получалось, но Кабан, казалось, был рожден вместе с этим трактором. Он просто сел на водительское кресло и будто слился с этим железным монстром. Кабан и трактор в ту ночь были единым целым. Выжимая 80 км/ч (как утверждал сам Кабан), Серега явно забыл про тщетность бытия. Он был в своей стихии, словно капитан корабля во время шторма. Я же, признаться, каждую секунду получасовой поездки рисковал вылететь из седла. Держаться там было абсолютно не за что, только за воздух и низ сиденья.

– Кабан, ты куда кабину дел? – пытаясь обуздать подкативший адреналин, спросил я.

– Дык спилил ее, – буднично ответил он.

– И какого черта ты ее спилил?

– Дык жарко ведь. Знаешь ли, я ведь потею, когда пахаю! – сказал Кабан тоном, говорящим: «ну разве надо объяснять такие очевидные вещи?»

Сразу скажу, что я выжил. Однако песнопения и тракторный променад с Кабаном породили политический кризис. Я, сам того не желая, покусился на святое – на дружбу Кабана и получил звание «лучшего кореша», которое до этого принадлежало только Мурату. Пожалуй, это была самая успешная в моей карьере попытка дипломатического урегулирования конфликта путем установления связей с клановыми старейшинами. Когда мы прощались, Кабан взял с меня слово приехать в следующем году, потому что «с ним никто еще так по-человечески не разговаривал».

Наутро я отправился за продуктами через то самое поле. Предстояло пройти пять километров. В сельском магазине с потолка свисали ленты – ловушки для мух, было невыносимо душно. Жужжащий вентилятор, подобно взгляду ветреной девицы, издевательски обдавал струей воздуха и отворачивался в сторону распахнутого окна. Из дверей сельпо кто-то выбежал. Продавщица за прилавком хитро подмигнула:

– Ну и чего ты тут встал? Иди беги за ней, смотри, какая красотка!

Я недоуменно посмотрел на женщину в красном халате:

– Так идти или бежать?

– Эх ты, поглядел бы, какая красавица, а юбка какая!

Меня этот разговор не занимал. Однако колоритная дама не сдавалась:

– Что-то я не пойму, что ты такой скучный. Или женат уже?

– Разведен. Майонез, пожалуйста.

– Пожалуйста… – обиженно процедила моя собеседница. Мне предстояла долгая дорога домой под палящим солнцем.

Не люблю открытое поле в светлое время суток. Оно заставляет меня чувствовать бессилие перед лицом природы. Оно не вызывает бурного восхищения, как огромный водопад или бурлящие потоки реки. На его бескрайнюю красоту невозможно смотреть долго, ибо яркие лучи солнца заставляют скорее искать укрытия в тени деревьев. Мне оставалось пройти где-то половину пути. Я бросал вызов жаре, наслаждаясь уже, к сожалению, теплеющим квасом. Внезапно из ржи встал человек. Его красное, как вишня, лицо и крайне свободная, как движение корабля, попавшего в морскую бурю, походка говорили лишь об одном: для него этот день уже был потерян.

– Здарова, – весело, но тяжеловато произнес краснолицый.

– Привет, – ответил я. Его лицо казалось знакомым, я даже предположил, где мог его раньше видеть. В нем было что-то опасное. Он приблизился ко мне и протянул огромную ручищу. Несло спиртным. Его взгляд скользнул по бутылке с квасом, и лицо озарилось благодушной улыбкой:

– ООО!!! Квас!.. Дай глоточек…

Я дал. Он схватил бутылку и начал жадно делать большие глотки. Он пил квас так, будто это была обычная вода, залпом, почти всю бутылку.

– Спасибо. Ты меня спас, братан, – благодарно сказал он и побрел восвояси шатающейся походкой. Я посмотрел на бутылку. Там оставалось чуть меньше трети. От нее сильно разило спиртным. «Да, теперь ты радиоактивный», – буркнул я и вылил остатки.

Наступил последний вечер. Искры огромного костра лихо уносились ввысь к мерцающим звездам. Языки пламени с готовностью давали тепло на приличное расстояние вокруг. Хмуро нависал лес. Легкий ветер создавал иллюзию шепота – деревья переговаривались, сердито поглядывая на полыхающий огонь. Я сидел, прислонившись к дереву. Неожиданно меня охватила легкая паника. Мне захотелось скорее покинуть друзей, убежать, уйти в темноту поля. И я ушел.

Дорога петляла. По обеим сторонам дремала рожь. Издалека некоторые деревья казались чудищами, сбежавшими из детской сказки. Падали звезды. Я уже давно не загадывал никаких желаний. Да и зачем? Дорога спускалась к реке. У воды стало не по себе. Шевеление в траве, движение в кустах, журчание ручья и нависшие над плотиной деревья заставили меня громко запеть песню. Когда я взобрался на самый высокий холм этой части поля, уже начались предрассветные сумерки. Я застыл. Горизонт заливался красными лучами зари. «Дай-ка я разок посмотрю, где рождает поле зарю…» – вспомнилось мне. Солнце быстро расплескало по небосводу розово-красно-оранжевые краски. Подступил приступ сильной тоски. Не покидало ощущение неверной дороги, взгляда не в ту сторону, ошибочного определения «поворотного момента». Это место видело меня разного: решительного, веселого, беззаботного, грустного, отчаявшегося, уверенного и безразличного. А я всегда видел в нем свободу и надежду. И вот теперь, глядя на разбушевавшийся рассвет, я видел в нем отблески минувших дней, которые навсегда останутся в памяти и которые всегда заставляли меня улыбаться. И все-таки чего-то не хватало. Мне впервые хотелось домой.