Виктор Литовкин
В купейном вагоне случается всякое.
Фото Наталии Преображенской (НГ-фото)
– Принято решение, что туда поедешь ты, – заявил мне полковник.
– Но я никогда не посылал ни одной заметки в «Комсомольскую правду», – удивился я (кстати, не сделал этого и до сих пор).
– Не важно, – сказал офицер. – Важно, чтобы из нашей группы кто-то отправился в Москву. Ты Москву знаешь?
– Нет, я там никогда не был.
– Дожил до тридцати лет и никогда не был в Москве? – поразился мой собеседник.
– Как-то не случилось, – пожал я плечами. – Все мои редкие поездки по стране не затрагивали этот город.
– Ничего, – успокоил меня полковник. – Теперь у тебя будет целая неделя, для того чтобы как следует познакомиться со столицей. Побываешь на Красной площади, в Большом театре, на Ленинских горах, покатаешься на метро… Кстати, у меня к тебе будет частная просьба. Хоккеиста Анатолия Фирсова знаешь?
– Кто же его не знает?! Неоднократный чемпион мира и Олимпийских игр…
– Вот-вот. Это мой друг, надо будет передать ему новогодний подарок. Сделаешь?
– С радостью. Только как я его найду в столице? Я города совершенно не знаю.
– Не переживай, – успокоил меня полковник. – Тебя в Москве встретят.
Так оно и случилось. Правда, встречать меня на Киевский вокзал пришел не сам Фирсов, а его жена. Но меня это не волновало. Я отдал ей пакет, сказал, когда поеду обратно, назвал номер поезда и вагона (она меня об этом спросила), сел в такси и поехал в гостиницу «Юность», куда положено было прибыть по разнарядке ГлавПУРа.
Столицу мне посмотреть так и не удалось. Увидеть Красную площадь и покататься на метро – тоже. Утром, когда Москву окутывала зимняя темень, нас, таких же как я, военных корреспондентов «Комсомольской правды», забирал автобус, довозил до улицы «Правды», там целый день мы слушали выступления знаменитых журналистов газеты – Василия Пескова, Валерия Аграновского, Ярослава Голованова, Инны Руденко, Геннадия Бочарова, Владимира Снегирева, Юрия Роста, Ольги Кучкиной (пусть меня извинят те, кого я ненароком пропустил), пытались сами что-то сказать (я не выступал), а вечером, опять же в темноте, нас отвозили назад в гостиницу «Юность». И там, в ее ресторане, на первом этаже начиналась другая жизнь.
Дело в том, что основную массу так называемых военных корреспондентов «Комсомольской правды», приглашенных в Москву перед Новым годом, составляли выпускники факультета журналистики Львовского высшего военно-политического училища, сотрудники окружных, флотских и групповых газет Минобороны. Кто еще тогда писал об армии так подробно и профессионально, как мы?! А собрали нас в «Комсомолке», как я сейчас думаю, видимо, потому, что у ЦК ВЛКСМ и самой газеты оставался нерастраченным бюджет за 1974 год. И чтобы он не пропал, чтобы Минфин не сократил его в будущем году, ссылаясь на расходы года предыдущего, эти деньги требовалось срочно потратить. Одним из вариантов оказалась идея собрать в «КП» молодых и перспективных военных журналистов. Поделиться с ними своим опытом, рассказать о требованиях лучшей в то время молодежной газеты страны, присмотреться к тем ребятам, которые потом смогут прийти к ним работать. Задумка была блестящей. Она мне понравилась не только потому, что я, в частности, попал в такую замечательную компанию выдающихся журналистов, о которой никогда и мечтать не мог, но и потому, что встретился со съехавшимися со всех концов страны своими однокашниками по ЛВВПУ. Кто закончил училище годом или двумя раньше или позже, с однокурсниками, которые служили в Москве и кого просто так увидеть было невозможно.
Помню, мы – Эдик Лунев, Толя Ладин, Володя Каушанский, Володя Вербицкий, Коля Бурмистров – собирались в ресторане, а потом в чьем-нибудь номере, вспоминали, как всегда бывает в таких случаях, забавные истории из курсантской жизни, травили анекдоты, играли на гитаре, пели песни, звонили наобум по внутригостиничному телефону кому-либо, пытаясь познакомиться с какими-либо девушками.
В то время, знали мы (видели на ужине в ресторане), в «Юности» жила сборная страны по спортивной гимнастике – Нелли Ким, Ольга Корбут, Людмила Турищева, Эльвира Саади, – мы все пытались дозвониться до них, пригласить к себе в гости. Как-то раз дозвонились. Ответила Нелли Ким, но пока кто-то из нас что-то ей заливал, трубку вдруг взял тренер спортсменок, и мы сочли за благо побыстрее дать отбой.
Последнего вечера пребывания в Москве я не помню. Прощание с однокашниками выдалось таким бурным, что в вагон поезда Москва–Будапешт меня внесли буквально как труп. Положили на полку, и я поехал домой, в Венгрию. Как приходил ко мне на встречу знаменитый хоккеист, что он передавал своему другу в ЮГВ, я тоже по причине глубокого аута вспомнить не могу. Знаю только, что очнулся уже где-то между Киевом и Львовом, на одной из станций выскочил на перрон, купил у какой-то бабки горячей картошечки с солеными огурчиками, слегка поел и потихоньку очухался. Окончательно пришел в себя я уже на границе, в Чопе, когда в мое купе зашел таможенник.
А надо сказать, что в вагоне, кроме меня, не было ни одного пассажира. Я был там один, как Ленин в 1917 году, только не опломбирован. Венгры накануне католического Рождества – 25 декабря (Karacsony по-мадьярски) предпочитают оставаться дома. Наши в те годы за границу ездили очень не часто, так что удивляться моему одиночеству в том вагоне не приходилось. И появлению таможенника я не удивился. Как и его вопросу:
– Что везете? Есть ли у вас чужие вещи?
– Ничего, кроме своих вещей у меня нет, – бодро ответил я.
– А это что? – указал таможенник на пакет, лежащий на полке над дверьми купе и перевязанный суровой ниткой.
Внутри у меня все оборвалось. Я понял, что это та самая передача, которую должен был отправить со мной своему другу в политуправление ЮГВ Анатолий Фирсов. Что в пакете, я, конечно, не знал. Так и ответил таможеннику:
– Не знаю.
– Как не знаете? – поразился он. – Пакет ваш?
– Мой.
– А почему не знаете, что там находится?
– Понимаете, – начал я сочинять на ходу. – Во Львове у меня теща живет. Она подходила к поезду и что-то передала моей жене и внукам. Что в пакете, я не спрашивал.
Теща, светлая ей память, у меня действительно жила во Львове. Мы действительно встречались с ней на вокзале, но не тогда, когда я возвращался в Будапешт, а когда ехал в Москву, передавал ей какие-то новогодние подарки. Но сейчас любая ложь была мне во спасение. И я уже не мог остановиться.
– Думаю, там бутылка водки, бутылка шампанского, пара палок сырокопченой колбасы и шоколадные конфеты, – выдумывал я, параллельно соображая, что еще можно из Союза передать в Венгрию, где все это и так есть в изобилии.
– Открывайте пакет, – скомандовал таможенник.
Я попытался развязать шпагат, но руки тряслись то ли от тремора, то ли от волнения, но тесьма не поддавалась. Тогда таможенник вынул нож.
– Режь шпагат.
Пришлось резать. Какое же удивление было у нас обоих, когда мы увидели, что в пакете лежала бутылка водки, бутылка шампанского, две палки сырокопченой московской колбасы и килограмма два шоколадных конфет фабрики «Красный Октябрь». Моему ревизору содержимое пакета явно не понравилось. Но сделать он ничего не мог.
– Деньги есть? – продолжил он свой допрос.
– Есть, – уже спокойно ответил я. – 30 рублей, как и положено (большую сумму через границу тогда перевозить запрещалось).
– Показывай.
Я достал портмоне и вынул оттуда три десятки.
– А это что? – нахмурил брови таможенник. Он увидел у меня в бумажнике кучу визитных карточек. Они тогда среди обычных людей в Союзе были диковинкой, а в Будапеште каждый чиновник, с которым мне приходилось иметь дело, вручал этот кусочек картона.
«Час от часу не легче», – подумал я. Можно было иметь у себя чужие визитки или нет, я не знал.
– Понимаете, – попытался я объясниться. – Журналисту по работе вручают эти карточки…
– Идите сюда, – позвал таможенник пограничный наряд. – Это по вашей части.
После этих слов я почувствовал себя уже не только контрабандистом, но еще и шпионом. Но старший пограничного наряда махнул рукой.
– Это мне неинтересно.
Весь оставшийся путь от Чопа до Будапешта я почему-то уже не спал.
