Юлия Виноградова
Петер Лакатос. Прыжок самоубийцы. 1-е место в номинации "Горячие новости".
Фото предоставлено фондом "Объективная реальность"
На «Красном Октябре» вторую неделю проходит выставка World Press Photo, самого престижного международного конкурса фотожурналистов. Вторую неделю в зале, заполненном стендами с большеформатными фотографиями, толпятся люди. Ахают, охают, ухмыляются, прижимаю ладони ко рту. То, что изображено на этих фотографиях, шокирует любого. И зрителя, и фотографа. Почему же нас, и тех и других, так привлекает жестокость?
В центре кадра на фоне колючей проволоки – оторванная мужская голова. Самоубийца, поджегший себя, падает с башни. Мужчина бросает худенький трупик ребенка на гору таких же искореженных мертвых тел. Девушка с уродливым обрубком вместо носа смотрит кротким косым взглядом из-под шелкового платка. Все это сюжеты из новостей. То, о чем пишут газеты и сообщает телевизор. Война наркоторговцев в Мексике, случай в Венгрии, землетрясение на Гаити, бесправное положение женщин в Южной Африке. В Средние века публичные казни были страшно популярны. Мир изменился, изменились характер информации и картинка. Неизменным осталось только одно – наш страх смерти и одновременно наше преклонение перед ней.
Психологи утверждают, что тяга к ужасам обусловлена целым комплексом внутренних страхов и потребностей. Здесь и выброс адреналина, за которым следуют расслабление и чувство облегчения. И переживание боли и страха в воображении, что влечет за собой снижение тревожности в реальной жизни. И возможность выйти победителем из схватки сознания с Хаосом. Реальный страх, реальная смерть, угрожающая нашим близким или нам самим, пугает не только своей неизвестностью, но и тем, что ими невозможно управлять. Так, как можно управлять компьютерной игрой, вымышленным кино и даже, как ни странно, новостями. Потому что все, что представлено на фотографиях World Press Photo, случилось не с нами и не в нашем маленьком домашнем мире. И к тому же уже стало историей.
И все-таки фотохроника жизни – это не фильм и не игра. Тот, кто смотрит эти фотографии, имеет возможность отказаться от зрелища. Тот, кто снимает их, – тем более. Вопрос этический: где проходит в фотожурналистике та тонкая грань между моральным и аморальным, этикой и цинизмом, сочувствием и равнодушием?
Знакомая девушка, учившаяся на фотографа, как-то рассказывала, что один из ее преподавателей, опытный фоторепортер, работавший в крупном информационном агентстве и прошедший в одном строю с солдатами обе чеченские войны, вспоминал такой случай. Рота, в которой он находился, наткнулась на подорвавшийся эшелон, состоявший из холодильников, в которых перевозили тела погибших бойцов. Холодильники разворочило, трупы раскидало, невыносимый запах стоял на километр вокруг. Солдаты, подчиняясь приказу и превознемогая себя, начали собирать и грузить тела. А перед фотографом встал вопрос: снимать весь этот ужас и сделать себе имя уникальным репортажем или... присоединиться к людям, с которыми он ел за одним столом и спал под одной крышей. В данном случае Человек победил Профессионала. Хорошо это или плохо – каждый пусть решает сам. Вопрос открытый.
 Оливье Лабан-Маттеи. Последствия землетрясения на Гаити. 1-е место в номинации "События". Фото предоставлено фондом "Объективная реальность" |
Вспоминали с коллегами другой случай, когда от какого-то конкурса фотограф был отстранен как раз по морально-этическим соображениям. Но что это был за конкурс и что было на тех фотографиях, ни вспомнить, ни найти не удалось. Стерлось, как не было. Интернет не помог, упорно рассказывая про украинца, которого дисквалифицировали с World Press Photo три года назад за то, что он убрал со своей фотографии какие-то детали. За техническую хитрость то есть, но никак не за аморальность.
Ленты фотоагентств пестрят кровавыми фотографиями. Война, терроризм, природные катастрофы – благодатная почва для людей с камерами. Впрочем, как и для всех других журналистов, цинизм которых может сравниться разве что с цинизмом хирургов. Здоровым цинизмом, позволяющим уберечь психику людей, одними их первых встречающих беду. Странно, что в нашем языке не существует для этого явления отдельного слова. Как для белой зависти, например, тоже.
Главная новость этой недели – катастрофа самолета в Карелии. Мы пишем и говорим об этом, выясняем число погибших и причины произошедшего. Сообщения на лентах – одно ужаснее другого. Но после работы мы обсуждаем абсурдную деталь, о которой большинство СМИ предпочло умолчать. Странную историю про двухметрового удава, который якобы летел на том же самолете и, увы, бедняга, не выдержал удара о землю. В отличие от своей счастливой и хранимой судьбою хозяйки. В красках представляем злосчастного пресмыкающегося и его судьбу. Почти смеемся. Вспоминаем детский стишок: «Если взрослого мыша взять и, бережно держа, напихать в него иголок, вы получите ежа...» и все последующие метаморфозы бедного существа. Наша психика действительно устала от катастроф.
И все-таки после этих кадров, острых, шокирующих, жестоких, в чем-то и правда циничных, трудно воспринимать все остальное, что не несет на себе социальной составляющей. Красота, оторванная от проблем и страданий, кажется какой-то бессмысленной. Воспринимается как непозволительная роскошь. Даже на том же World Press Photo немного чуждо смотрятся категории развлечений и природы, за исключением, пожалуй, узорных разводов нефти по поверхности Мексиканского залива. Остальное – чертовски красиво и профессионально, но нет, не здесь, не сейчас, не рядом с войной и землетрясением. А уж наткнувшись после «Красного Октября» на выставку под открытым небом на Тверском бульваре с сусально-красивенькими картинками, и вовсе становится тошно. «Смотри, это фото нашего президента», – саркастично говорит мой друг, политический журналист. И мы шутим о том, как президент властным приказом останавливает свой вертолет, чтобы сделать кадр, а пилот волнуется о недостатке топлива. Нет, продолжения не будет, его самолет в наших фантазиях не упадет. Наша психика пока еще здорова.
