Юлия Виноградова
За этой золотой табличкой скрывается застывшее прошлое нашей страны.
Фото автора
Мы сидим в кафе в центре Брюсселя, я пью чай, она – кофе. Она хорошо одета, уложенные волосы, ухоженные руки. Внешне ничем не отличается от типичной европейской женщины среднего класса. Она уже почти двадцать лет живет в Европе, здесь же окончила университет, вышла замуж. На голландском (одном из официальных языков Бельгии) говорит почти как на родном русском. Ее зовут Ирина, она – социолог, специалист по культурной интеграции. Недавно выпустила исследование о жизни русских эмигрантов в Бельгии. Именно об этом мы сейчас с ней и говорим.
Нам часто кажется, что тем, кто уехал, эмигрировал, живется гораздо лучше, чем тем, кто остался. «Это иллюзия, – говорит Ирина. – Жизнь здесь идет по совсем иным законам. Эмигрантам сложно и юридически, и социально, и психологически». В Бельгии большая часть социальных программ для эмигрантов рассчитана на людей малообразованных: бесплатные языковые курсы, курсы социальной адаптации, профессиональные тренинги. Минимальное пособие по безработице составляет около 600 евро в месяц. Это небольшие деньги. Для сравнения: только коммунальные платежи в городской квартире в Брюсселе могут доходить до 300–400 евро в месяц.
Парадоксально, но эмигрантам с высшим образованием приходится гораздо труднее – для них никаких программ не предусмотрено. При высокой безработице в Бельгии работу получить непросто. Во-первых, до сих пор не существует отлаженной системы соответствия российских дипломов европейским, а некоторые дипломы и вовсе не признаются (например, врачей). Во-вторых, необходимо знать оба официальных языка – голландский и французский, причем экзамены являются обязательными даже для профессий, не связанных с работой с людьми. Наконец, иностранцы проходят довольно подробное общекультурное тестирование.
По официальной статистике в Бельгии проживает около 35 тыс. русских, по неофициальной – 80 тыс. Большая часть русских живет не в Брюсселе, а в Антверпене, главном городе фламандской части Бельгии. Эмигранты появились здесь еще после Первой мировой войны. Сегодня потомки этой первой волны составляют один из характерных пластов русской эмиграции – они образовали свой дворянский союз, проводящий благотворительные балы, исправно посещают русскую церковь (православный приход в Брюсселе существует уже более двух веков, но приход в Антверпене – самый многочисленный) и главное – не хотят иметь ничего общего с выходцами из Советского Союза. Эти вторые (как правило, те, кто попал сюда в период Второй мировой) также имеют свою собственную организацию. Исправно отмечают не православные, а советские праздники, поют патриотические песни и не желают, в свою очередь, признавать развал СССР.
Следующая волна русской эмиграции пришлась на постперестроечное время, когда случился поток как нелегальной эмиграции, так и русских невест. Девушки, вышедшие замуж за бельгийцев, на три первых года (до получения официальных документов, позволяющих самостоятельно жить и работать) попадают в полную финансовую и психологическую зависимость от супругов. Супруги же, как и в России, бывают и алкоголиками, и тунеядцами, и даже грешат домашним насилием. Количество русских невест велико и сейчас, хотя за последние шесть–восемь лет значительно выросла профессиональная эмиграция, самая благоустроенная.
«У русской эмиграции в отличие, например, от итальянской или еврейской нет чувства солидарности, – рассказывает Ирина. – Это и национальная черта, и остатки советских комплексов. Русские редко поддерживают друг друга, некоторые предпочитают вовсе не общаться с соотечественниками, стараются полностью слиться с новой культурой». Это норма. Те же, кто составляет исключение и не хочет отказываться от русской культуры, организуют клубы по интересам или открывают языковые курсы, чаще для детей (средняя школа на русском языке есть только одна – при посольстве РФ).
 Пионерский утренник в актовом зале провинциального Дома культуры. Фото Евгения Зуева (НГ-фото) |
Мы с моим бельгийским приятелем Ги решили посетить, как мне казалось, самое главное место сосредоточения русской культуры в Бельгии – Российский центр науки и культуры при посольстве РФ. Ему принадлежит роскошное здание XIX века неподалеку от Северного вокзала – с витражными окнами, коваными воротами для въезда карет и двором, где раньше располагались конюшни. При входе – золотая табличка на русском и доска объявлений: что-то к юбилею Гоголя, разнообразные студии, языковые курсы. Выясняется, что сегодня в центре детский концерт одной из самодеятельных организаций. Центр охотно предоставляет свои помещения для подобных мероприятий.
Когда мы с Ги поднимаемся по лестнице, я уже начинаю подозревать неладное. Нас встречает организатор – дама, одетая в блестящую синтетическую блузку, странного покроя шорты и туфли на высоких каблуках. Ее помощница бегает с красными гвоздиками в руках и красной папкой со сценарием концерта. Заглядываю в зал: стены, крашенные в омерзительные цвета, красные кресла, полинявший ковер с вытканным на нем Московским Кремлем. На сцене стоит другая дама – в старомодном вязаном платье, красном нашейном платке и с волосами, собранными в тугой пучок. Для полноты картины ей не хватает указки, портрета Ленина за спиной и громогласного выкрика: «Виноградова, к доске!» Дети вполне соответствуют, за исключением того, что многие из них говорят по-русски с заметным акцентом. Выступают девочки, одетые в цветастые цыганские платья, напоминающие те, что шила мне мама из своих старых блузок (шить больше было не из чего). Ни дать ни взять – пионерский утренник в актовом зале провинциального Дома культуры.
Я начинаю нервно хихикать, а Ги удивленно одергивает меня: «Что с тобой?» Как я могу ему объяснить, что все то, что мы видим, к России сегодняшней и к русской культуре в целом не имеет никакого отношения. Что я не могу понять, как в самом центре Европы сохранилась, законсервировалась эта псевдокультура, пережитки советского безвкусия.
Когда мы выходим на улицу, я думаю о том, что судьба сегодняшней русской эмиграции гораздо любопытней, чем это принято считать. И требует внимательного изучения, не лишенного, впрочем, доли сарказма.
