Николай Климонтович
Там бродят дивно светловолосые строгие девушки...
Фото Бориса Кауфмана (НГ-фото)
В курортных городах издавна было принято иметь променад и парк. В парке, было принято, должен играть джаз. От других приморских городов Паланга в те давние годы отличалась тем, что там помимо парка был еще и действовавший костел, смахивавший на готический. В костеле джаз не играл, а играл орган и время от времени шла служба, а между службами давали органные концерты. Все это было в диковинку и для взрослых москвичей.
И джаз, и литургия, и орган меня очень будоражили. Слава богу, мне было так мало лет, что я не мог представить себе, что одно по идее должно было бы противостоять другому. Но и то и другое вполне гармонично уживалось в моем подростковом мире, и я вполне искренне думал, что проповеди священника как бы продолжают джазовые импровизации. Тем более что ни на одном из трех языков, на которых вещал ксендз, – польском, литовском и латинском – я не говорил. Сегодня я думаю, что был не очень далек от истины: католическая воскресная служба действительно связана с импровизацией проповедника.
Удивительно, но прохладная Паланга представлялась мне тогда теплым раем. Ведь это был для меня не просто курорт с аккуратно покрашенными стволами лип вдоль дороги из Клайпеды, с белыми песчаными дюнами, соснами и женским пляжем, в сторону которого завлекательно изгибался своим носом пирс: на пирсе предприимчивый поляк за недорого предлагал страждущим воспользоваться его полевым биноклем. Здесь же предлагали и нитки янтаря – самые красивые были черными┘ Дело в том, что это был мой первый курорт – дачи ведь не в счет – и, пусть советская, но первая заграница.
Конечно, для всех нас, жителей севера, отдых всегда связан с солнцем. И место, где люди не работают, а предаются вольному житью, должно было быть именно теплым. Ведь там народ ходит полуголым, в шортах, майках, сарафанах и босоножках, там любезно кивают друг другу, улыбаются и едят творог на завтрак в маленьком чистом кафе. Так оно в Паланге было, и можно было и не заметить, что Паланга не была южным городом, но весьма умело им притворялась.
Паланге, как и любому курортному местечку, свойственна особая сексуальность. Но здесь она не горячая гурзуфская, а сдержанная, подспудная. Вообще человек, который выпадает из своего обычного ритма и впадает в другой, курортный ритм, сам становится другим. Иногда он становится тем, каким он никогда себя не знал.
Более того, глядя на других людей, он понимает, что не знал и их тоже. Даже играя на бильярде в своем пансионате, он вдруг начинает попадать по шару. Ему кажется, что на него иначе смотрят женщины. Он едва сдерживает себя, чтобы не послать домой телеграмму, что он больше туда никогда не вернется, лелея тайный план побега. Но отпуск кончается, и он возвращается, конечно┘
Кстати, нужно вспомнить и местный минеральный источник: здешнее поверье гласит, что он омолаживает. Я могу утверждать то же самое. Мне казалось, когда я выпивал пару стаканов, вокруг начинали быстрее прыгать белки, сосны принимались шуметь, а прибой придвигался┘
Вообще в те далекие годы романтической любви ко всяческим путешествиям внутри страны советские люди в массовом порядке имели мечту. И очень много передвигались в погоне за ней. Мечта принимала разные обличья: Карелия с «долго будет Карелия сниться», старый Таллин, куда сбегали юные аксеновские герои, сердолик в бухтах под Кара-Дагом, Трускавец с лечебными водами и Юрмала тогда еще безо всякого поп-фестиваля, но с дивными именами ее местечек – Майори или Дзинтари, Усть-Нарва, наконец, с оставшимся от буржуазных времен курзалом на берегу и могилой Северянина┘ Но Паланга и Куршская коса за ней, а там и Нида, да и каунасские музеи Чюрлениса и чертей, да и Вильнюс с собором святой Анны – все это даже в ярком и длинном ряду советских пунктов летнего паломничества занимало особое место.
В Литву тянулись, непременно ездили в Тракай, а в Ниде пытались добыть у рыбаков копченого угря. Кстати, сверхпопулярный в те годы Битов, сам в некотором смысле прибалт, одну из самых модных своих повестей того времени посвятил как раз Куршской косе...
Возможно, это аберрация восприятия, но сейчас от этой вот восторженной и благодарной открытости миру, от этого чуть наивного духа странствий мало что осталось. Потому что заграничный туризм с его «всё инклудид», отелями и одноликой интернациональной толпой – это что-то другое, деловитое, носящее оттенок обязательности.
И я опять мечтаю о Паланге. Там стоят сосны, там играет море. Там по белому песку в дюнах бродят дивно светловолосые строгие девушки. Не говоря уж о том, что там я научился плавать и влюбляться.
Это всего лишь ностальгия. Это воспоминание о том, как меня, семилетнего, впервые привезли на море. Это всего лишь память о том, как хороша была жизнь: я был маленький, а родители молоды┘
Нам плохо без Прибалтики. И подчас мне кажется, что, может, и случится, что я туда когда-нибудь еще попаду. Посмотрим, что я там буду делать: то ли работать, то ли отдыхать, то ли целоваться.
