Николай Климонтович
Для одних в наличии символика советская, для других российская. Общего смысла все равно нет.
Фото Александра Шалгина (НГ-фото)
Понятное дело, Жмеринка – не Магадан. А Жуковка не Бирюлево-Товарное. Скажем, Нормандия тоже не Прованс, а Калифорния – не Вермонт. Но там, в Нормандии и в Провансе, на вопрос, кто ты такой, скажут: француз. А калифорнийцы будут подпевать тому же гимну, что и обитатели Северной Дакоты. Это потому, что французы и американцы, помимо того что дорожат местными особенностями, ощущают принадлежность к своей нации. У них есть общий язык, культура, включая литературу и мифологию, песенки довоенной поры и нынешние песенки. Общие кумиры эстрады, спортивные идолы, киногерои, тип юмора, тосты, кухня, наконец. У нас же общего становится все меньше и меньше.
Нет, конечно, мы все – непроизносимо сказать – дорогие россияне, но это почти всё. Так называемые патриоты весьма чутко чувствуют это и болезненно переживают, но ничего не могут предложить и изменить. Ну нет у нас хоть какой-нибудь памяти о павших – кроме официально и грубо насаждаемой традиции помнить о наших погибших шесть десятков лет назад солдатах, а в той же Америке у дорог то тут, то там можно видеть привязанные к веткам кустов желтые ленточки – в память о погибших сейчас, в наши дни. У нас где такие ленточки? Нет и традиции благотворительности, богоугодных дел, и, в общем-то, нет единой веры, сколько ты ни притворяйся православным. И фактически нет даже общего языка. Московский служащий плохо понимает, что говорит московский же рабочий с окраины, – и наоборот. И это больше и глубже, чем просто естественная разница социальных слоев.
В старой России традиционная особость сословий была очень ярко выражена, но барин понимал мужика, а мужик барина; и купец отлично понимал дворянина, и молились они в одних храмах, и праздники справляли одни и те же. Конечно, барин кушаком не подпоясывался, а какой-нибудь бурлак цилиндр не носил, однако ж ощущали они себя разными внутри единого народа.
Нет больше общих сказок, песен, шуток у русских разного достатка и культуры, один только захватанный чиновными пальцами Пушкин разве что. И какая-нибудь нынешняя Наташа Ростова с Рублевского шоссе уж никак не пойдет в пляс под гармошку, и не потому, что не русская – русская от курносого носа до папиной крестьянской фамилии, – а потому что не умеет. А ведь в доме Ростовых на балах – ночных дискотеках по-нынешнему – тоже не гопак, а полонез танцевали.
Но и это все в конце концов внешнее, дело не в гармошке и не в лубочной атрибутике. И не в том, что наша пресловутая многонациональность из сталинской агитки воплотилась-таки в жизнь, превратилась-таки в новую этническую кашу, в довольно пряный межнациональный винегрет, в культур-мультур. Американцы ведь тоже осознают свою страну как плавильный котел наций и рас, что не мешает им по-детски радоваться, когда взлетает какой-нибудь шаттл, и всем вместе горевать, коли приключилась беда, как было 11 сентября.
Нет, у нас еще не выветрилось окончательно сочувствие, и деньги в Беслан шли со всей страны. Но дело в отсутствии чего-либо, что могло бы служить общим не флагом даже, не идеологией, но – общим чувством. И если мы так любим говорить о своей бедности – не личной, но государственной, так вот именно в первую голову этим мы и бедны: общностью.
Горько сказать, но мы здесь, в России, с завистью следили и за розовой, и за каштановой революциями. Следили и правые и левые. И не потому, что в массовом порядке мечтают о смене у нас власти, – не на кого и не на что нам ее менять. А именно общему порыву завидовали, общему воодушевлению – и корень этого слова именно что душа. Конечно, романтика майдана – заразительна, но в украинском оранжевом половодье не романтика одна чувствовалась, но именно общность народа, идеологически и географически, заметим, расколотого. И победила именно общность, а проиграл эгоизм.
Эта раздробленность нашего общества – и обществом-то нашу коммуналку не назовешь – ощущается на каждом шагу. Уже устали искать новую символику взамен утраченной советской: орел так орел, звезда так звезда, по барабану. Потому что – незачем. Нечего символизировать. Раздаются то там то сям вздохи об апатии, охватившей общество. Но апатия никого охватить не может, на то она и апатия. И вовсе не апатичные люди лихорадочно хватают деньги: одни строят дворцы, другие тащат, что плохо лежит, на свои семь соток. Но здесь важно именно активное разбегание по норам, фигурально говоря – невывешивание флагов. Представьте себе чудака в какой-нибудь Поваровке, который водрузил бы над своей дачей национальный флаг, – кстати, вы знаете, как он выглядит? А я знаю чередование полос. Потому что с детства помню: каждый охотник желает знать, где сидит┘
