Николай Климонтович
Вот такими мы и стремимся в Европу.
Фото Фреда Гринберга (НГ-фото)
Многие лучшие русские умы много веков бьются над этой задачей – как бы сделать здешнюю жизнь, скажем так, поблагообразнее. Подхватив историческую эстафету, думцы, как и всегда было свойственно русским властям, крепко задумались, что бы такое еще запретить родному народу-мазохисту: ведь именно этот самый народ этих самых депутатов и выбирал. Представляете себе шквал думского возмущения, коли нашелся бы какой-нибудь депутат и внес бы предложение что-нибудь разрешить. Дать, подарить, повысить. Но не самим себе – народу. Шалишь, не найти такого простака в думских рядах.
Но вот незадача: почти все уже и так запрещено. А что разрешено, так на это надо специальное разрешение. Скажем, много копий было сломано, чтоб не ездил кто попало со спецсигналами, а ездил кому положено. Конечно же, никому в голову не пришло отменить сами спецсигналы, но лишь отлавливать примазавшихся. Но если когда-нибудь в нашей стране достроят недостающие дороги, то проблем уже не будет. А дороги – это уж головная боль власти исполнительной: зачем думцам думать о строительстве дорог. Дело не барское.
Дерзновенный загляд в будущее вообще свойствен нашей законодательной власти. Скажем, на самом высшем уровне уже подписано, что все мы, включая жителей Челябинска, суть европейцы. Мы уже объединили немцев и готовы продолжить это дело, скажем, засыпать Ла-Манш, что уже было отрепетировано на косе Тузла. И даже поступают сигналы, что со следующего года Азия вообще отменяется как не соответствующая естественному росту глобализма, а может быть, просто переименовывается. То есть идет-идет Европа, глядь – уже Америка.
Невиданной популярностью пользуются тяжбы по защите чести и достоинства. Совершенно как ТАМ. Причем вот что характерно: долгие годы до наступления нынешнего, совершенно европейского, благолепия никто ни о какой чести слыхом не слыхивал. Не говоря уж о достоинстве. И вдруг разом все эти прелести объявились и, как оказалось, очень высоки в цене. Скажем, суммарная пенсия ста тысяч пенсионеров примерно равна чести, достоинству и деловой репутации одного отдельно взятого банка.
Но есть одно упущение. У нас так и не отменили многие звания: ну там заслуженный артист или народный художник, каких за границей никогда не было. Но вот не существует еще звания заслуженный европеец России. Мелькает изредка словосочетание русский европеец, но это все больше к фигурам прошлого. Что несправедливо. Потому что и в близкие к нам советские времена были ростки робкого европеизма.
Толчок европеизации диковатого СССР, где остававшиеся даже еще в начале 20-х русские европейцы были отправлены кто на Соловки, кто по иному адресу, почувствовался даже не столько от падения Берлина, сколько от потрясения умов памятным старшему поколению Всемирным фестивалем молодежи и студентов конца 50-х. Именно тогда и завелись в нашей советской жизни такие персонажи, как валютчики и фарцовщики, первые экономически продвинутые русские европейцы, чтобы потом, в перспективе, стать у колыбели нового молодого русского капитализма. Помнится, в начале 60-х дети моего поколения уже вовсю обменивали у иностранцев значки с кудрявым Лениным на жвачку. Как все первопроходцы, эти юные бизнесмены рисковали. Да, Европа не дается нам без сильной дозы пассионарности. Даже звуки Би-би-си нужно было вылавливать среди воя глушилок. Даже невинного Марселя Марсо давали по талонам, чтоб не перепал тем, у кого еще неважно было с комсомольским воспитанием┘ Спасибо, рухнула Берлинская стена, и открылись перед нашими взорами священные камни Европы. Сама Европа тоже была ох как рада, правда, потом быстро очнулась от эйфории, попыталась было запахнуть обратно железный занавес, но куда там: не успели они оглянуться, как мы уже там везде – ползаем по Эйфелевой башне, гуляем по Лувру┘ Теперь всё, господа! Мы ваши с потрохами – с собственной мафией, с неотмытыми евро, с самыми красивыми в мире Наташами и Машами.
Дело пошло так споро, что мы стали даже большими европейцами, чем сами жители этой сравнительно небольшой части света. Мы покупаем родовые замки и футбольные клубы, пьем ведрами «Мадам Клико» и едим лягушек, которых – вопреки распространенному мнению – французы сами едят только в случае уж очень острого голода. Мы даже превзошли европейцев в ксенофобии. Именно русские возмущаются, что в Париже слишком много арабов, а в Лондоне – пакистанцев.
Но самое страшное потрясение русский человек в Европе испытывает, когда где-нибудь на водах в Баден-Бадене встречает другого русского человека. Это истинное горе, так мы и говорим: тьфу ты, и здесь одни русские! То есть у нас европеизм носит характер не массовый и коллективистский, а как бы сугубо индивидуальный. Нам даже в большой нашей России тесно друг от друга, что уж говорить о галерее Тейт. Потому, наверное, что как посмотрим мы друг другу в глаза, как в зеркало, так почешем в затылке и признаем: нет, все еще скифы мы, азиаты. Вздохнем – и бегом в «Хуго Босс». Дополнительно маскироваться.
