Революцию невозможно предсказать. Ее можно только объяснить

Лучше пусть он – фигурант, чем Конституции гарант? Фото Reuters

Вопрос о том, может ли в России произойти революция, представляет живейший интерес для всех участников российского политического процесса, и этот интерес заметно обостряется по мере того, как экономические прогнозы становятся все менее оптимистичными.

Для членов властной корпорации, возглавляемой президентом Владимиром Путиным, революция означает потерю власти и обусловленных ею гигантских финансовых и медийных возможностей, крушение надежд на обретение «вечной молодости» – как ни удивительно, такие грезы весьма распространены среди правящей элиты. В свое время о чем-то подобном, вероятно, помышлял кардинал Джулио Мазарини: горько и обидно было оставлять в этом бренном мире гигантское состояние, нажитое исключительно на государственной службе!

Для людей подобного склада уход из власти означает колоссальное психологическое потрясение, которое, вероятно, не каждому из них окажется под силу перенести. Кроме того, далеко не все они, подобно одному бывшему губернатору, желают отплыть к теплым берегам, где «нет русских». Многие, говоря словами одного из персонажей Бориса Акунина, «себя от России не отделяют» и искренне верят, что их трудами наша страна «поднялась с колен» и вновь обрела державное величие – а потому совсем уже неприлично попрекать их какими-то багамскими офшорами, «лазурнобережными» дворцами и подмосковными «шубохранилищами».

Для «системных» политических партий – КПРФ, ЛДПР, «Справедливая Россия» – революция означает немедленную отправку на свалку истории за полнейшей ненадобностью. Неудивительно, что бессменный лидер российских коммунистов Геннадий Зюганов любит повторять фразу о том, что Россия исчерпала свой лимит на революции, и путь его партии к власти лежит через победы на выборах всех уровней, которые – еще немного! – и обязательно случатся.

Думается, в глубине души Геннадий Андреевич мог бы воскликнуть на манер персонажа «Военных афоризмов»: «При виде исправной амуниции – как презренны все революции!» Под «амуницией» в данном случае понимается просторный думский кабинет, «вертушки», служебная иномарка, комфортный быт, отдых и прочие житейские блага, которые так ценит лидер «униженных и угнетенных». 

Властная корпорация не могла и мечтать о более удобном «политическом оппоненте», который столь виртуозно «обнулит» реально опасные для корпорации протестные настроения, связанные с вопиющим и ничем не оправданным социальным неравенством, коррупцией, несправедливостью и униженностью человека труда.

Для «несистемных» политиков, таких как Борис Немцов, Михаил Касьянов, Илья Яшин, Владимир Милов, но в первую очередь Алексей Навальный, революция дает какой-то шанс, хотя и не слишком значительный: как правило, те, кто на момент начала революции кажется достаточно радикальной фигурой, оказываются «снесенными» революционным потоком, а на роль новых лидеров выдвигаются совершенно экзотические персонажи, о существовании которых в начале движения мало кто подозревал. Для примера – вместо герцога Орлеанского, графа Мирабо, маркиза де Лафайета и аббата Сиейеса на авансцену выходят Марат, Сен-Жюст, Кутон и Робеспьер.

Лица необщим выраженьем

Одному из ранних и самых необыкновенных исследователей Французской революции – графу Жозефу де Местру – принадлежит прекрасная метафора: «Если посреди зимы человек в присутствии тысячи свидетелей приказывает дереву мгновенно покрыться листвой и плодоносить и если дерево повинуется, то все будут восклицать о чуде и склонятся перед чудотворцем. Но Французская революция и все то, что происходит сейчас в Европе, в сей час столь же чудесны в своем роде, как и внезапное плодоношение дерева в январе, однако люди, вместо того чтобы этим восхищаться, отвращают от него взоры или несут вздор».

Описанное Жозефом де Местром фантастическое зрелище дерева, плодоносящего зимой, не столь уж невероятно – подобное можно увидеть на сеансах массового гипноза, в которых масон высокой степени посвящения, иллюминат и мистик Жозеф де Местр скорее всего сам принимал участие, – отсюда и образ. Революция в своем роде – это также массовый гипноз, когда люди под влиянием каких-то таинственных «флюидов» действуют вопреки своим же собственным очевидным интересам и нередко сломя голову несутся навстречу собственной погибели. Вспомним хотя бы французских революционеров во времена якобинского террора или деятелей «ленинской гвардии», уничтоженных Сталиным.

Чудо революции заключается еще и в том, что ни одна революция не похожа на другую, а потому предсказывать развитие новой революции исходя из опыта старой – занятие не только бесполезное, но и опасное. Известный теоретик «сменовеховства» профессор Николай Устрялов, например, полагал, что вслед за Октябрьской революцией неизбежно наступит «термидор», понимаемый как отказ от крайностей большевистского якобинства и «буржуазное перерождение». Каково же было, наверное, удивление почтенного профессора, когда в 1937 году началась новая волна террора, жертвой которой пал и он сам? Пожалуй, эта судьба напоминает печальную участь педанта Михаила Берлиоза, который точно «знал», как именно он проведет ближайший вечер.

Никому и никогда не удалось сколько-нибудь точно предсказать момент начала революции: даже в апокрифическом «пророчестве Казота» точная дата не называлась. говорилось лишь о том, что присутствовавшие на злополучном вечере аристократы до столь желаемой ими революции доживут и… станут ее жертвами.

Еще за месяц до Февральской революции в России император Николай II не ощущал особого беспокойства, а находившийся в эмиграции Владимир Ильич Ленин не надеялся, что революция произойдет при его жизни.

В СССР в годы брежневского застоя один лишь диссидент, Андрей Амальрик, поставил «безумный» вопрос: доживет ли СССР до 1984 года? В то время как маститые «философы истории» и советологи, такие как Сэмюэл Хантингтон, Ричард Пайпс и Збигнев Бжезинский, были убеждены, что СССР просуществует чуть ли не столетия.

А, скажем, госсекретарь США Генри Киссинджер утверждал: «Сегодня, впервые в нашей истории, мы смотрим в глаза суровой реальности: этот коммунистический вызов не исчезнет... Мы должны научиться вести внешнюю политику так, как приходилось вести ее другим государствам много веков – без уклонения и без передышки... Эти условия не переменятся». И только блистательный Рональд Рейган, не обремененный познаниями в «философии истории», поставил дерзкую цель – «ополчась на силу зла, / кремлевские отбросить танки» – и преуспел!

Жозеф де Местр, масон, иллюминат и мистик.Карл Христиан Фогельштейн. Портрет Жозефа де Местра. 1810

Разбитые надежды

Существует закономерность, обозначенная Алексисом де Токвилем: революционная ситуация возникает не тогда, когда в стране дела идут плохо и становятся еще хуже, а тогда, когда ситуация постепенно улучшается, но это происходит не столь быстро, как хотелось бы гражданам, или когда массовые надежды, порожденные проводимыми властью реформами, внезапно оказываются разбитыми. Схема эта не универсальная и достаточно приблизительная, однако на целом ряде исторических примеров она оправдывается.

Токвиль утверждает, что никогда еще французы в своем большинстве не жили так хорошо, как в период правления Людовика XVI. Однако, как отмечает другой видный историк революции – Ипполит Тэн, в стране в 1788–1789 году случился чудовищный голод, что резко активизировало революционные настроения, сформированные к тому времени настойчивой пропагандистской работой «философов», «просветителей», «энциклопедистов» и прочих разрушителей тогдашних «традиционных ценностей. К их числу мы можем причислить и небезызвестного маркиза де Сада, который не просто деятельно пропагандировал самые разнообразные формы «нетрадиционных сексуальных отношений», но и настойчиво рекомендовал свои «аморальные» опусы несовершеннолетним.

Аналогичным образом период единоличного правления английского короля Карла I в 1629–1640 годах описывался современниками как время необыкновенного процветания – и именно вслед за тем как-то очень быстро и неожиданно наступила революция.

То же относится к революционной ситуации в России 1881 года: великие реформы императора-освободителя Александра II вызвали к жизни революционное «нетерпение», которое обернулось народовольческим террором; жертвой очередного покушения стал и сам император. После 1 марта высшие чиновники империи жили в ожидании неминуемой катастрофы – в тот раз «пронесло».

Период 1907–1914 годов стал для России временем ускоренного экономического роста, внедрения новых технологий, необычайного расширения «социальных лифтов» и как следствие – резкого роста общественных ожиданий. Однако неожиданно разразилась Первая мировая война с ее неисчислимыми бедствиями, и вслед за ней случилась революция.

О периоде брежневского застоя вполне можно сказать словами Токвиля: никогда еще народ в России в своем большинстве не жил так благополучно, как в ту пору. В свою очередь, горбачевские реформы породили быстрорастущие ожидания, которые в начале 90-х годов натолкнулись на суровые экономические проблемы, вызванные как падением мировых цен на энергоносители, так и ошибками, допущенными самими реформаторами, – за этим последовала августовская, 1991 года революция и последующие события.

Весьма точной иллюстрацией схемы Токвиля служат и недавние события в Украине. Президент Виктор Янукович как будто умышленно сделал все от него зависящее, чтобы претворить эту схему в жизнь: вначале он объявил о своем курсе на вхождение в Европу и тем самым породил у населения громадные ожидания; когда же эти ожидания достигли своего апогея, последовала резкая смена курса, после чего народ вышел на улицы.

Наконец, та же схема отчасти сработала в России в конце 2011 года: ожидания либеральных реформ, связанные с риторикой и «тонкими намеками» замещавшего тогда место президента Дмитрия Медведева, породили восторженные ожидания в достаточно широких кругах «передового общества», которые были грубо прерваны «рокировкой» 24 сентября 2011 года и последующими официальными результатами парламентских выборов.

«А полной гибели всерьез»

Эта несостоявшаяся революция имела определенные шансы на успех и даже несомненные симптомы грядущего успеха. Во-первых, в то время обозначились определенные признаки «раскола элит»: лица, считавшиеся неотъемлемой частью сложившегося политического истеблишмента – Алексей Кудрин, Михаил Прохоров, Оксана Дмитриева, Геннадий Гудков и даже отельные представители КПРФ, – приняли участие в протестных митингах. Успеха этим митингам страстно желали и некоторые видные медийные персонажи из окружения Дмитрия Медведева, отдельные члены правительства либерального толка, а также эксперты и политтехнологи, сделавшие ставку на второй срок Медведева.

Во-вторых, и это особенно важно, к революционной волне примкнули те, кого принято называть «властителями дум» и законодателями «стиля жизни»: Борис Акунин, Дмитрий Быков, Леонид Парфенов, Ксения Собчак и др. Подобное явление наблюдалось на подъеме русской революции 1905 года, когда, например, далекий от всяких общественных борений поэт Константин Бальмонт писал: «Кто не верит в победу сознательных, смелых рабочих,/ Тот бесчестный, тот шулер, и ведет он двойную игру». При этом он же пророчески предсказал судьбу Николая II: «Кто начал царствовать Ходынкой,/ Тот кончит, встав на эшафот». Когда же революция потерпела поражение, он и ему подобные благополучно вернулись в сферу чистого искусства. То же самое произошло и после того, как протестные митинги после событий 6 мая 2012 года сошли на нет.

Чего же не хватило революционному движению для успеха? Думается, сам «человеческий материал» участников протестных митингов оказался чрезвычайно «сырым» для того, чтобы из него можно было разжечь «революционный пожар» – даже при наличии достаточно «зажигательных» лидеров, каковых, впрочем, тоже не оказалось.

Революция для своего триумфа с неизбежностью требует какого-то количества действующих лиц, готовых, говоря словами поэта, к «полной гибели всерьез».

Таковы, например, Оливер Кромвель и участники суда над Карлом I, понимавшие, что назад пути им уже нет, что впереди только победа или гибель.

Таковы участники штурма Бастилии и члены Конвента, пославшие на смерть Людовика XVI.

Таковы Андрей Желябов, Софья Перовская и другие народовольцы, таковы эсеры Созонов, Каляев, Савинков.

Таковы Ленин, Троцкий, Дзержинский.

Таковы Фидель Кастро, Че Гевара, Камило Сьенхуэгос...

Азартное это дело – «война дворцам». Фото Жана Дюплесси-Берто. Взятие дворца Тюильри 10 августа 1792. 1793 Версаль

Это обстоятельство не отменяет возможности последующего «перерождения» революционных вождей, скажем, превращения Мерлена из Тионвиля из «огненного черта», поражавшего врагов своей отвагой при обороне республики, во владельца богатейших поместий и роскошных экипажей, но такие люди должны быть. В случае протестного движения в России конца 2011– начала 2012 года таковых не оказалось – если не считать трагикомических персонажей вроде Сергея Удальцова и Леонида Развозжаева, находившихся к тому же далеко не на первых ролях.

В Украине подобные люди, готовые к уличным схваткам с полицией, которых не отвращает перспектива собственной гибели, нашлись, и именно их наличие придает революционный драматизм происходящим там событиям.

Иногда возникает мысль о том, что революционный потенциал отдельных народов уже исчерпан. Ярчайший пример – Куба с ее героической историей борьбы против испанского колониального господства и тираний Мачадо и Батисты. Сегодня народ этой страны безмолвствует, несмотря на архаичную диктатуру, лишившую граждан базовых прав и свобод и доведшую экономику, инфраструктуру и социальную сферу страны до развала.

Возможно, к таким народам относится и российский. «Неестественный отбор» советских времен и последующего периода позволял выживать и преуспевать конформистам – «а молчальники вышли в начальники,/ потому что молчание – золото…».

Разумеется, «отчаянные головы» появляются лишь в том случае, если в обществе есть какая-то вдохновляющая идея, будь то «свобода–равенство–братство», «земля – крестьянам, заводы – рабочим, мир – народам», «рынок и демократия» или, скажем, «европейский выбор».

Конечно, среди нынешней российской оппозиции есть люди, готовые отчаянно рисковать, – достаточно посмотреть, что пишут в Интернете, например, Алексей Навальный, Андрей Пионтковский или Виктор Шендерович. Сам по себе этот факт способен вызвать уважение: ведь трусость, как известно, – самый страшный порок.

Но вот, скажем, Навальный в своем Twitter дает ссылку на публикацию, посвященную убийству судьи в Украине, который санкционировал заключение под стражу участников оппозиционных митингов. И делает приписку: «Открытка судьям РФ». Когда же депутат «Единой России» указывает ему на неуместность данного замечания и советует удалить этот твит, следует ответ: «Как только вы докажете законность приобретения вами элитной квартиры, то я сразу напишу новый твит, призывающий ни в коем случае не убивать продажных судей и коррумпированных депутатов». Такая вот «тонкая ирония», а главное – железная логика, которую, говоря словами классика, без сомнения, «оценили бы по достоинству такие знатоки, как Секст Эмпирик, Марциан Капелла, а то, чего доброго, и сам Аристотель».

Представим такого деятеля во главе российского государства. Что сделает он со своими политическими противниками? Расстреляет без суда и следствия? Скормит львам живьем? Растворит в серной кислоте? Или нечто худшее?

А если совсем серьезно – наши деятели несистемной оппозиции страдают отсутствием масштаба личности, мелкотравчатостью, занудностью и склочностью, что совершенно не позволяет усмотреть в них серьезных политиков и потенциальных руководителей страны.

«Конец истории» не отменяется

В революциях, происшедших в мире за последние 25 лет, прослеживалась общая тенденция, отмеченная в свое время еще Френсисом Фукуямой: эти революции направлены против несменяемого правления авторитарной властной корпорации. Их позитивная цель – установление системы периодической смены власти посредством выборов,  иначе говоря, либеральной демократии. В ряде случаев эта цель оказывается недостигнутой, если вообще достижимой, но общий вектор именно таков. Есть, правда, примеры движения в обратном направлении – от либеральной демократии, пусть недостаточной и ущербной, к авторитарному единоличному правлению, как это наблюдалось, например, в Венесуэле во времена Уго Чавеса и пока еще наблюдается, но это скорее исключение.

Либеральная демократия имеет серьезные недостатки, на которые указывают ее новейшие критики: в погоне за голосами политики вынуждены идти на популистские меры, сводящиеся к приоритету потребления над производством. Подобная политика уже привела к тяжелейшему финансовому кризису 2008 года. Из этого кризиса некоторые правители, такие как президент США Барак Обама, сделали правильные выводы, заключающиеся в необходимости уделять приоритетное внимание реальному сектору экономики, развитию инфраструктуры, образованию и высоким технологиям. В то время как другие, подобные президенту Франции Франсуа Олланду, следуют прежним «социалистическим» курсом и даже усугубляют его, что грозит серьезными неприятностями. Однако нет никаких оснований полагать, будто либеральную демократию в обозримом будущем ожидает коренная трансформация – скажем, введение цензовых ограничений на всеобщее избирательное право, как это предлагает, например, Юлия Латынина.

У России в недавнем прошлом было две возможности сделать серьезную попытку мирно, без революции перейти к либеральной демократии. Первая относится к 1996 году, когда в случае гипотетической победы Геннадия Зюганова на президентских выборах могла бы произойти реальная смена власти с последующим формированием действующей двухпартийной системы. Однако тогда Зюганов то ли не смог, то ли не захотел победить – сегодня этот вопрос уже не имеет значения. Вторая возможность представилась на исходе президентских полномочий Дмитрия Медведева – в том случае если бы и он, и Владимир Путин выставили свои кандидатуры на пост президента. Но этого тоже не случилось.

Era Gloriosa Рафаэля Трухильо и Владимира Путина

Теперь же уже вполне очевидно, что правящая корпорация во главе с Владимиром Путиным закрепилась у власти всерьез и надолго. Ее маневры, в высшей степени профессиональные и искусные, на данный момент направлены не на постепенный переход к либеральной демократии, а на сохранение сложившейся системы власти.

В историческом плане эта картина в какой-то мере напоминает политику многолетнего правителя Доминиканской Республики Рафаэля Леонидаса Трухильо, описанную в классической работе Хесуса де Галиндеса «Эра Трухильо». Трухильо мастерски выстраивал систему «имитационной демократии» – с формально действующими политическими институтами, проведением на высший пост в государстве марионеточных президентов, периодическим закручиванием и отпусканием гаек.

Для любителей всюду искать крамолу и непрерывно на всех обижаться хотел бы специально пояснить, что я отнюдь не уподобляю правление Владимира Путина режиму Трухильо в гуманитарном плане. Доминиканский диктатор правил в суровое время в отсталой стране, и его методы зачастую были очень жестокими, хотя в литературе эти жестокости сильно преувеличены. В то время как современный российский авторитаризм носит по историческим меркам предельно мягкий характер.

Трухильо, это признают даже его враги, был созидателем: он неустанно строил дороги, реконструировал города, создавал новые отрасли промышленности, открывал школы и университеты, заботился о здравоохранении и гигиене. Эта Еra Gloriosa, как назвали ее в популярном меренге, внезапно закончилась трагической гибелью Трухильо – за этим событием последовала тягостная эпоха переворотов, уличных столкновений, политических убийств, гражданской войны, американской интервенции и многолетнего авторитарного правления президента Хоакина Балагера. И все же эта страна, несмотря на все трудности и трагедии, сегодня живет в условиях либеральной демократии. Не исключено, что к той же форме правления когда-нибудь придет и Россия, если, конечно, мы действительно являемся частью западной цивилизации. Вопрос лишь в том, сможет ли этот переход осуществиться в эволюционной форме. Если страну все же ждет революция, ее издержки скорее всего окажутся непомерно высокими, а результаты с точки зрения реализации поставленных целей – сомнительными.