Санкт-петербургские вечера

Религиозно-философское общество в Санкт-Петербурге (Петрограде): История в материалах и документах: 1907–1917. 3 т. – М.: Русский путь, 2009. – 680 с., 600 с., 656 с.

Культура Серебряного века восхищает не только блеском и поразительной глубиной. Не менее удивительны те парадоксальные метаморфозы и неожиданные встречи, которые проходили под сенью мистики, декаданса и напряженнейших религиозно-философских исканий, отличавших ту эпоху. К таковым могут быть отнесены Религиозно-философские собрания, проходившие в Санкт-Петербурге в 1901–1903 годах, а затем их правопреемник – Религиозно-философское общество, чья деятельность пришлась на 1907–1917 годы. На них помимо проблем Церкви или же философии обсуждались различные политические, социальные и литературные вопросы – как в контексте истории, так и современности.

Интересен состав этих собраний. Наряду с Дмитрием Мережковским, Антоном Карташевым и Василием Розановым туда входили известные церковные иерархи. Здесь и митрополит Волынский и Галицкий Антоний (Храповицкий), ставший после революции главой самого непримиримого крыла церковной эмиграции – Карловацкого Синода. Здесь и первый после почти двух столетий перерыва Патриарх, а пока – архиепископ Виленский Тихон (Белавин). Здесь и его преемник на патриаршем престоле архиепископ Финляндский и Выборгский Сергий (Страгородский).

Таким же парадоксальным (или даже экзотичным) был и состав Религиозно-философского общества. И действительно, трудно представить вместе будущего создателя Коммунистической академии Михаила Рейснера и Александра Керенского; толстовца, а в дальнейшем делегата от «сектантов-коммунистов» на 7-м Всероссийском съезде Советов Ивана Трегубова и депутата Государственной Думы от партии кадетов, а потом члена Временного правительства и участника Белого движения Василия Степанова. Или сидящих рядом народника Владимира Тан-Богораза и мистического анархиста Георгия Чулкова, прелата Игнатия Свирского и протоиерея Алексия Смирнова. И тут же с ними – Николай Лосский и Семен Франк, Вячеслав Иванов и Александр Блок... Ну и те же Мережковский, Карташев и Розанов. Правда, Розанова потом исключили┘

Многообразными были и темы докладов. Различны были и пути решения поставленных в них проблем. Вот, например, дискуссия о религиозно-философских основаниях и общественных процессах, поводом для которой стал спор вокруг знаменитого сборника «Вехи». Дмитрий Мережковский стремился соединить религию с революционной идеологией, сделать этакую «теологию освобождения», когда теологии освобождения еще и в проекте не было (в этом с ним был солидарен другой член общества один из создателей Христианского братства борьбы публицист Валентин Свенцицкий). А его оппонент Петр Струве, напротив, считал необходимым синтез религиозного и государственного начал. Оппозиционную же общественность, к которой примыкал Мережковский, Струве изящно именовал «отщепенцами». Не зря один из журналистов, присутствовавший во время их спора, не без иронии назвал его «дуэлью».

Впрочем, в выражениях особо никто не стеснялся. Что приводило в это действительно бесцензурное время к тому, что полиция просто запрещала прения по некоторым докладам (например, «Народ и интеллигенция» уже упоминавшегося Блока).

Другой, не менее животрепещущей темой была извечная проблема культуры и религии. Тот же Мережковский пытался примирить эти начала. А Василий Розанов, сводя все многообразие культуры к материальным, плотским благам, «защищал» ее от христианства, видя в нем некую «религию смерти». Неожиданно Мережковского поддержал Николай Бердяев, вообще скептично относившегося к Дмитрию Сергеевичу. Он справедливо назвал Розанова «гениальным обывателем», исповедующим «мистический натурализм», которому враждебно не только христианство, но и сам Спаситель. Выход из возникшего клубка противоречий Бердяев видел в персонализме, который через Христа примиряет религиозное и культурное начало.

Такие вот посиделки. В чем-то умные, в чем-то не очень. А потом пришел 1917 год, и все кончилось. И, переадресуя вопрос одного писателя – современника Религиозно-философского общества, – можно лишь восклицать: «Эх, кому это мешало?»