Убежавший от Бога

Дмитрий Чижевский. Избранное: В 3 т. Т. 1: Материалы к биографии: (1894–1977). – М.: Русский путь, 2007. – 848 с.

Рассказывают, что однажды профессор Свято-Сергиевского богословского института Владимир Вейдле и профессор Кельнского университета Дмитрий Чижевский были приглашены на одну из многочисленных конференций славистов в США, проходивших в первой половине 1970-х годов. Их разместили в двухместном номере. Ученые проговорили далеко за полночь. Больше вспоминали ушедших знакомых «первой волны» эмиграции (к которой и сами принадлежали). Неожиданно утром Вейдле был разбужен громким восторженным криком:

– Владимир Васильевич! Просыпайтесь, на окне черт сидит!

– Ну и пусть сидит, – недовольно проворчал автор знаменитого «Умирания искусства» и повернулся на другой бок.

Эта забавная история подтверждается воспоминаниями о Дмитрии Ивановиче Чижевском (1894–1977) его ученика, поэта и слависта Юрия Иваска, приведенными в рецензируемом сборнике. Правда, Иваск оговаривается, считая «видения» профессора шуткой, эпатажем.

Когда читаешь «Материалы к биографии» или самого мэтра, то возникает чувство, что он превосходил расхожее клише о «талантливом человеке». Книга свидетельствует об энциклопедических знаниях, позволявших ученому одинаково успешно писать на разнообразные темы: античная философия и литература барокко, Ян Коменский и Григорий Сковорода, Пушкин и Достоевский, русская и украинская философия┘

Поэтому и неудивительно, что, эмигрировав в 1921 году, он сделал успешную научную и преподавательскую карьеру. Был профессором в Галльском, Йелльском, Марбургском, Кембриджском, Гейдельбергском университетах. Его учениками были Людольф Мюллер, Макс Фасмер, тот же Юрий Иваск.

В своей наиболее известной книге «Гегель в России» 1939 года ученый через рецепцию идей знаменитого германского мыслителя реконструировал историю русской философии. Его книга счастливо избежала субъективности аналогичного труда протоиерея Василия Зеньковского, также она лишена определенной тенденциозности книги Николая Лосского, стремившегося представить, в противовес коммунистическому официозу, историю философии как только лишь смену идеалистических концепций, в том числе и у далеких от религиозности мыслителей. Другой выигрышной стороной монографии был комплексный подход (вообще характерный для трудов Чижевского) – ученый рассматривал историю философии без отрыва от истории культуры.

Что же спровоцировало в конце жизни Чижевского такой доморощенный сатанизм?

Думается, что предпосылки нужно искать во всем предшествующем наследии мыслителя. Здесь и явная симпатия к творчеству Федора Сологуба с его отнюдь не доморощенным, а глубоко прочувствованным и рационально обоснованным сатанизмом, здесь и восхищение Николаем Гоголем. Вспомним, что тема «Гоголь и черт» давно стала общим местом в трудах филологов и литературоведов.

Но более важным представляется определенная подмена ценностных приоритетов (в том числе и религии) материей. Так, в поэзии Тютчева Чижевский подчеркивает «предметное чувство». В других исследованиях (например, «Шевченко и религия»), возможно, неосознанно происходила замена духа почвой или, в лучшем случае, народными верованиями, которые, как правило, довольно далеки от канонической религиозности.

Проще всего было бы списать подобную аберрацию на время. Ведь тогда в одной европейской стране религию Христа заменили религией «крови и почвы». Вскоре, правда, ее лидеру пришлось выпить яду┘ Только вот в сознании Чижевского, который имел возможность наблюдать нацизм из самой Германии, это произошло много позднее┘

Так что к Чижевскому вполне могут быть применены немного измененные слова Григория Сковороды: «Бог ловил меня, но не поймал».