Предчувствие

Странствуя по миру, приходится держать глаза открытыми. Эта статья началась за столиком клуба "О.Г.И.", куда я зашел испить водки в обществе выдающихся поэтов Всеволода Емелина и Нескажу. На подоконнике валялся обесплаченный кем-то экземпляр "Еженедельного журнала", чреватого, как водится, Рубинштейном. Рефлекторным жестом младенца я потянулся к этому потенциальному источнику пищи, и незначительная, казалось бы, колонка Льва Семеновича ударила меня в переносье миллионом солнц, нанизанных на ось безупречной постинтеллектуальной теории.

Рубинштейн ищет точку опоры

Скучно читать, заявляет Рубинштейн в судьбоносной колонке. Почему я, читатель, должен верить написанному? Почему должен становиться участником навязываемой мне конвенции? Где та точка опоры, где мировоззренческая позиция, с помощью которой я мог бы связать в психологически достоверную картину чей-то чужой фрагментированный мир? Это он, наверное, о Левкине и Гандлевском.

Доминирующий сейчас тип письма - это идиллия: личные, мемуарные и автобиографические заметки. Пусть с претензией на "культурологию поколения" - все равно вектор направлен в прошлое. Поколение семидесятых и восьмидесятых прощается с затянувшейся молодостью. Как бы ни велика была эпоха центробежной тяги, для подведения ее итогов необходим жанр "тоталитарный", центростремительный: чтобы исторически сфокусировать опыт полночных кухонь, былые "нонселекционеры" и "ризоматисты" кусают от романного пирога. А заодно получается так, что "мертвые тянут живых": жанр, призванный отливать в формы опыта настоящее и угадывать в нем черты будущего, мобилизован на лирические ковырянья "лишних людей".

Дети хоронят коня

Ничего личного, просто концы сходятся: через посредство Кьеркегора, Гамсуна, Пруста, Камю и Сартра постмодернисты ведут свою родословную к Лермонтову. Вся философская и эстетическая практика постмодернизма была направлена на то, чтобы максимально исключить человека из саморегулирующейся культурной системы, сделать его "скучным, немного лишним": Бродский уж и не знал, что пишет его стихи - Чжуан-Цзы или бабочка, опыт или самоотчуждающийся Язык.

В неприятии затекстовой "референциальной" реальности воспитано целое поколение скучающих литературных монахов. Они всячески противятся попыткам столкнуть литературу и жизнь, справедливо усматривая в этих попытках посягательства на освященный тридцатилетней традицией устав. В брезгливом неприятии всего "внешнего" время уравняло бывших авангардистов с представителями "литературно-филармонического" мейнстрима, Файбисовича и Гандлевского - с Ивановой и Немзером: все они теперь живут по сорокинскому девизу: "Я не люблю, когда литературу путают с жизнью".

Путин срывает печати

Особенно, когда в нее плюют. Весьма характерно, что очередная заметка о скуке чтения появилась в "Еженедельном журнале", издании без имени, отнятого гонителями Гусинского. Интеллигентные люди, некогда собранные под знамена приснопамятного медиахолдинга, настолько не любят путать "литературу с жизнью", что у них даже не нашлось слов для адекватного выражения сути конфликта. Государственное перераспределение информационных, политических и финансовых ресурсов, каковым являлось дело "Медиа-МОСТа", оказалось воспринято ими в духе наивного логоцентризма: "Руки прочь от свободы слова". Будто помимо слова и не было ничего. Будто бы "мир как текст", а Гусинский - пророк его. Впрочем, так оно и было, конечно.

Усилиями оплачивающих скромные писательские амбиции медиамагнатов литература превратилась в одно из средств медиа, в "самовозрастающий симулякр". Войны в Заливе не было, расстрела Белого дома не было, бомбардировок Белграда не было┘ После промарихуаненных американских кампусов и костров Сорбонны, где под видом левой идеи зародился и окреп постмодернизм, вообще ничего не было. И вдруг бесцеремонное указание на то, что слово остается инструментом в чьих-то руках и за него приходится отвечать, вернуло либерально-постмодернистских мечтателей на сирую землю. Из их вялых уст прозвучало чуть более осмысленное "остановите фашизм", но было уже поздно. Разучились колоть пером, ослабели за десять победных лет, когда "конец истории" виделся бесконечным, а торжество постмодерного плюрализма - окончательным.

Страус роет нору

Те, кого не затронул локальный путинский передел, до сих пор думают так. Наталья Иванова, чью апрельскую статью для "Русского журнала" я цитировал в прошлый раз, полагает, что в литературном процессе не происходит ничего такого, что могло бы быть предметом идеологических споров. "We just have got older", - самокритично проговаривается она. "Мы больше не желаем видеть в окружающей действительности ничего, что не отвечает нашим представлениям о том, какой она должна быть", - так это переводится на политкорректный язык.

"О событиях 11 сентября - ни слова", - с видимым удовольствием подытоживает обзор полудохлой майской "Дружбы народов" Андрей Немзер, имея в виду, что негодные "Звезда" и "Знамя" о "событиях" написали достаточно. Постарались Эпштейн и Липовецкий - американские "провинциалы", не разумеющие просвещенного пуризма своих московских коллег.

Парадоксальным образом американская атмосфера оказалась в последнее время злее и здоровее российской. Это именно в Америку не пустили Сорокина за то, что одна из героинь его киносценария - алкоголичка. Это именно в Америке стала бестселлером книга одиозного Пэта Бьюкенена, в которой тот призывает белых американок "плодиться и размножаться". Именно Америка стала полноценной империей зла - безапелляционной, агрессивной и нетерпимой. Похолодание политического климата пошло западным интеллектуалам на пользу: они принялись рыть норы. Лучше, чем в носу ковыряться.

Мода шагает правой

Пока Эпштейн и Липовецкий писали свои статьи, "коричневая чума" успела перекинуться на Европу. Во Франции прошумел Ле Пен; являвшиеся образцом политической корректности голландцы растиражировали Пима Фортейна. В российские средства массовой информации эти события попали не как "тревожный сигнал", а как явления новой массмедийной моды.

Правая идея стала вожделенным - не столько политическим, сколько именно массмедийным - брэндом. В конце апреля все СМИ буквально изнуряли своих корреспондентов заданиями типа "вынь да положь скинхедов". Количество публикаций о "русских наци" заметно превысило качество активности самих бритоголовых, пришлось прибегать к провокациям (отличился, как водится, "Московский комсомолец"). А что поделать?.. Народ должен знать своих героев в лицо.

Правые стали медийными звездами. Некогда модный, а потом забытый публицист Максим Соколов пережил ренессанс, стоило припасть к живительному источнику правой идеи. Лысина Шандыбина превратилась в культовый знак вроде берета и бороды Че Гевары: новостные интернет-сайты понаделали из нее завлекательных баннеров. Даже краснодарский губернатор Ткачев (что может быть скучнее, чем самодур-губернатор?) стал желанным ньюсмейкером. Наконец, и литературный скандальчик вокруг Проханова обязан своим существованием лишь тому, что Проханов - правый, а это модно, вот он и попал в Playboy и к Парфенову. И только тогда подтянулась снедаемая ревностью "литературная общественность"┘

Потанин рекламирует фашизм

Еще раз повторю: все эти явления не принадлежат политике, они есть логическое завершение постмодерной эпохи, обращающейся в собственную противоположность. Мне смешны разговоры о том, что Проханова "промоутировал" Березовский: скорее уж - Лев Данилкин... С таким же успехом можно сказать, что Потанин рекламирует фашизм.

Ведь это в его "Известиях" недели за полторы до 11 сентября появилась передовица, провозглашающая, что "третья мировая война станет войной рас". Это его "Известия" недавно, 16 мая, посвятили фашизму целую полосу с нехорошим названием "Тенденции". Именно посвятили: слово "фашизм" - аршинными буквами, критики никакой, большинство материалов притянуты за уши, а в главном, который сопровождается "информационно-поводной" фотографией (бритые затылки - ах, вкуснота!), устами анонимного идеолога трактуется общественная польза радикального национализма.

И хотя наивные объяснения типа "Березовскому выгодно" или "Архангельского заставили" являются лишь пустопорожней болтовней кичащихся своей причастностью к "тайнам" аутсайдеров, кажется логичным предположить, что дыма без огня не бывает и мода на "правизну" является не только примитивной реакцией на жареные события, но и выражением объективных социальных процессов.

MTV выигрывает войну

Известно, что обсуждение общественно значимых вопросов является в наши дни прерогативой популярной культуры. Не последнюю роль в этом сыграли законы "свободного рынка информации", заставляющие интернетовского или телевизионного публициста вариться в одном контексте с порносайтом и передачей "Большая стирка".

Состояние современных масс-медиа как нельзя более наглядно демонстрируют исчерпанность либеральной эпистемологической парадигмы, основывающейся на понятиях "здравого смысла" и "объективной истины". То, что было хорошо для письменной линейной культуры, полагающей поступательное развитие идей залогом социального и интеллектуального прогресса, не работает в ситуации нелинейного, нерегулируемого увеличения количества информации.

"Информационный травматизм" превратил современных интеллектуалов в "узких специалистов": охватить взглядом ситуацию в целом стало для них почти непосильной задачей. Таким образом, литературный пуризм наших нынешних писателей и критиков вполне укладывается в "ситуацию постинтеллектуализма" в том виде, в каком ее описал Дональд Вуд в книге "Постинтеллектуализм и упадок демократии": "Постинтеллектуализм - это культура экспертов. Индивид не в состоянии самостоятельно управлять своей деятельностью: подавленный количеством необходимой для ее осуществления информации, он попадает в зависимость от навязываемых технологий; технологический детерминизм ведет к потере чувства исторической перспективы".

Самодостаточность информационных технологий ведет, по Вуду, к отказу от категории здравого смысла, подрывает веру в человека, на которой основан институт либеральной демократии. Трудно с этим не согласиться, когда, например, наблюдаешь в День Победы по российскому MTV длинный "просветительский" фильм о Второй мировой войне. Сначала "целевой аудитории" (четырнадцатилетние - будущее страны) рассказывают о нацистских зверствах в отношении евреев, потом - о выдающейся роли американского экспедиционного корпуса, который нацистов победил, а евреев спас. На этом история войны, кроме шуток, заканчивается. Вряд ли, конечно, это была сознательная позиция лично г. Зосимова (эмтэвэшный Потанин), скорее просто больше ничего "форматного" не нашлось. Но технологический сон разума рождает чудовищ: после такого фильма так и подмывает выйти на улицу с железным прутом и "отомстить" за деда Ивана┘

Левые смыкаются с правыми

Одной из главных ошибок левой, либеральной, постмодернистской культуры является пренебрежение вопросами национальной идентичности. Успех антиглобалистского движения основывается как раз на том, что оно провозглашает отстаивание национально-культурных интересов одной из своих первоочередных задач. Собственно, "упадок демократии", предугаданный Дональдом Вудом за шесть лет до нынешних событий (его книга вышла в 1996 году), это по большей части упадок идеологии глобализма. А мода на правых во многом возникла по инерции: сначала-то была мода на антиглобализм с его памятными и узнаваемыми приметами: марихуана, шествия патлатых, перевернутые "Роллс-Ройсы"┘ Но за привычной радикальной эстетикой на сей раз притаилось ультраконсервативное содержание: индивидуализм, экологизм et cetera; удивительно ли, что в России, где политические "сено-солома" столько раз путались и менялись местами, "протестные электораты" сомкнулись?

В поле литературы точкой схода стала фигура Проханова: традиционно правые (Бондаренко) вкладывают в нее один смысл, традиционно левые (Иванов) - другой; в риторическом запале и те и другие, конечно же, привирают, но общим знаменателем остается тот непреложный факт, что Проханов последовательно противостоит масскульту, а "цивилизованная" либеральная литература с ним последовательно уживается.

Кирилл Куталов подменил тезисы

Коллега считает, что смешение литературы и политики в поле одного описания является "методологической подменой", и обвиняет критиков в несоблюдении норм профессиональной корректности.

Довольно нетипично для выученика "французских теорий"... Разве "явления языка" не подлежат социальной разборке? Разве его "механизмы" не являются проекциями "политического и культурного бессознательного" и разве это не уравнивает литературу с "властными практиками"? Разве, наконец, не говорил кто-то (черт, забыл, кто - кажется, Арон): "Если ты говоришь о коктейле, значит, ты феноменолог"?

Что касается меня, то я всегда предпочитал говорить о феноменологах, ни черта в них не смысля, но постигая через коктейль эмпирически, ведь его, коктейль с неразмешанными льдинками продавали в специальном отделе гастронома, где всегда надо было отстоять очередь, наблюдая липкую бумагу от мух, пустые стаканы, крошки съеденного кем-то коржика, старую тетку, варикозно влачащую нечистый поднос, и если вы до сих пор не поняли, это был настоящий постинтеллектуализм, не чета грошовому американскому, так что поскорее возвращайся в поле правильных теорий, товарищ!