Простодушный критик

Когда московским библиотекарям рассказывают о сегодняшней культуре литературного письма, они слушают лектора, как Шахерезаду. Фердинанд Келлер. Шахерезада и шах Шахрияр. 1881. Художественный салон Фрица Гурлитта, Берлин

Сергей Костырко – один из первых критиков, которые еще на рубеже веков серьезно занялись анализом и систематизацией литературных текстов на пространстве российского интернета. Если учитывать то, что он человек, сформировавшийся в эпоху советской литературы, то интересен его взгляд на ситуацию: как было раньше и как есть сейчас. С Сергеем КОСТЫРКО побеседовала Наталья РУБАНОВА.

– Сергей Павлович, когда-то вы преподавали русский и литературу в якутской школе-интернате. Как получилось, что после этого ушли в литработу? Стоял ли выбор – учитель или литератор?

– На филологический факультет МГПИ я поступал изучать литературу. К перспективе работать в школе относился спокойно, но не более того. Потом, естественно, пошел по распределению работать в школу. Проработал всего год, но зато в Якутии, в отдаленном селе, а это опыт особый. Тот год вспоминаю как самый яркий в моей жизни. Вернувшись в Москву, устроился на работу в журнал «Литературное обозрение» и занялся редакторской работой. Правда, мне снилось потом пару раз, что я снова в нашей учительской, за окном озеро и тайга, и мне как-то не по себе – я ведь должен быть сейчас в редакции… Но тут я слышу звонок из школьного коридора, беру классный журнал, иду к своим ученикам и в этот момент чувствую огромное облегчение, то есть все правильно – иду туда, куда мне на самом деле и надо идти. Ну а наяву я втягивался в литературную жизнь как редактор. И это тоже казалось мне естественным.

– Ваши критические статьи посвящены широкому кругу современных русскоязычных авторов. Что дала вам, человеку, который пишет в том числе прозу, эта работа с корпусом чужих – далеко не всегда близких по духу – текстов?

– Увы, как прозаику нынешняя работа в ЖЗ и в критике уже почти ничего не дает. Лет двадцать назад я переживал эмоциональный подъем при чтении входившей в наш оборот современной литературы: литературы, которая избавляла меня от нормативных представлений о ней и соответственно высвобождала то, что было заложено во мне как литераторе. Только вот боюсь, что заложено было не так много, как хотелось бы. Писателя писателем делает его отроческое и юношеское чтение. А в том, что касалось современной нам литературы, чтение это было скудным. Русской и мировой классики, на которой мы росли, даже если к ней прибавить последовавшее потом чтение Платонова и Булгакова, было явно недостаточно. Современную литературу нужно не только знать, но и чувствовать изнутри, нужно вырастать в ней. И что касается меня, например, то чтение Гертруды Стайн мне нужно было начинать в 20 лет, а не в 50. Так же, как и чтение Набокова, и чтение Борхеса. Нет, я не собирался становиться вторым Набоковым или Борхесом, но мне необходимо было подышать в молодости тем воздухом, в котором создавались их тексты. Так что мне, заверстывающему сегодня в «Журнальном зале» новинки нашей литературы, остается только радоваться за нынешнее поколение входящих в литературу писателей, у которых есть возможность наблюдать текущий литературный процесс в реальном времени, и соответственно сокрушаться тому, что возможностью этой пользуются, увы, далеко не все из них.

– Расскажите, как обстоят сегодня дела с сайтом толстых журналов, кто ныне финансирует проект «Журнальный зал» и не прикажет ли он долго жить?

– С «Журнальным залом» все в порядке (тьфу-тьфу, чтоб не сглазить!). ЖЗ снова в Сети. Он уже полностью восстановился благодаря замечательным партнерам, взявшим на себя самое трудное в нашей ситуации – техническое и финансовое обеспечение нашей работы. Я говорю о сайте «Горький. Медиа», пригласившем нас на свою платформу, ну и, разумеется, о Федеральном агентстве по печати и массовым коммуникациям: нам выделили на год средства для работы. За что мы, естественно, благодарны несказанно: «мы» в данном случае – это не только те, кто непосредственно работает в ЖЗ, но сами журналы, представляемые на нашем сайте. Надеемся, что и коронавирус проект наш не остановит.

– Кто из современных русскоязычных авторов представляется вам наиболее интересным? Кого вы читаете?

– Мы наблюдаем сегодня сочетание двух взаимоисключающих как бы процессов: сокращение читательской аудитории, идущее год от года, и одновременно расцвет русской литературы. Именно расцвет – я человек, скажем так, уже не первой молодости и знаю, о чем говорю. Такого богатства текстов, безупречных в художественном отношении, написанных абсолютно свободно, в самых разных стилистиках, русская литература, может быть, вообще не знала. Это замечательно. И одновременно богатство сегодняшней литературы ставит нас перед проблемой ориентации в этой литературе. Вот, скажем, когда на лекции перед московскими библиотекарями я говорю о сегодняшней культуре литературного письма, а значит, о рассказах Алексея Музычкина или об «Автопортрете с устрицей в кармане» Романа Шмаракова, о короткой прозе Яниса Грантса, о текстах одного из сегодняшних мастеров эссеистской прозы Андрея Лебедева, меня слушают как Шехерезаду, и понятно, что имена эти библиотекари слышат впервые. Но я вижу, что публикации этих авторов прошли практически незамеченными и для большинства моих коллег-литераторов, при том что все они публиковались в одном из самых известных литературных журналов – «Новом мире». И если честно, я не знаю, как к этому относиться. Я помню времена, когда новую художественную литературу в России просвещенные читатели читали по одному на всех списку. Списку, разумеется, неформальному – списку того немногого, что смогло преодолеть советскую цензуру и самоцензуру. То были времена, когда представить себе интеллигентного человека, не прочитавшего, скажем, «Прощание с Матерой» Распутина или «Старика» Трифонова было невозможно. Ну а сегодня у каждого – свое чтение. И я рад этому. Действительно рад. Но одновременно я считаю тяжкой утратой для литературы практически полное исчезновение из нашего культурного обихода литературно-критической обзорной статьи, автор которой пытался бы создать общую картину текущего литературного процесса. Замечательно, что в последние два десятилетия оформилась новая литературная институция: лонг- и шорт-листы ведущих литературных премий (сегодня это «Большая книга», «НОС», «Антибукер», «Ясная Поляна» и еще несколько). Каждый из этих списков представляет собой как бы микрообраз нынешнего состояния русской литературы, но это все-таки не замена проработанных профессионалами обзорных статей, а именно микрообраз, сверхкраткий конспект ненаписанных статей. Что же касается моего чтения, то на моей полке стоят книги Елены Долгопят, Ольги Славниковой, Виктора Пелевина, Алексея Сальникова, Ксении Букши, Александра Кабанова, Анны Аркатовой, Дмитрия Бавильского (правда, лучший его роман «Красная точка» книгой пока не вышел), Марии Галиной, Олега Ермакова, Александра Гениса и многих – действительно многих – других авторов. Ну а если вы обратитесь с просьбой составить подобный список к Наталье Ивановой, или Дмитрию Кузьмину, или к Андрею Пермкову, или к Юлии Подлубновой, вы получите еще четыре списка, и в каждом будут скорее всего другие имена, но каждый из этих списков будет репрезентативен для состояния нынешней литературы. То есть Андрей Лебедев и Роман Шмараков отнюдь не на литературном пустыре вырастали.

– «Водораздел» между авторами, публикующимися в книжных издательствах, и писателями, печатающимися в литжурналах: что скажете на злобу дня?

– Да, согласен, водораздел здесь, несомненно, существует. Его определяет разница в условиях, в которые поставлены сегодня издатели художественной литературы. Скажем, толстый литературный журнал может себе позволить при отборе текстов для публикации ориентироваться исключительно на их интеллектуальную и художественную состоятельность. Ну а издательство вынуждено учитывать – и это условие его существования – еще и коммерческие перспективы издаваемой книги. И соответственно даже самые продвинутые издательства делают ставку на «имена», гарантирующие будущие продажи, ну а владельцы этих «имен», увы, очень часто сориентированы на воспроизведение в новой своей книге того, что обеспечило успех его предыдущих книг. И вот здесь возникает новое явление, которого не знала русская литература прошлого века, – своеобразное расслоение литературы на собственно литературу и на «литературу книжную», нацеленную на обслуживание «чаяний и ожиданий» широкой публики. Наверно, это ситуация неизбежная. Судить не берусь. Но нельзя забывать, что собственно литература и ее развитие требуют определенной свободы от этих самых «чаяний и ожиданий» широкой публики. А вот такую свободу, то есть сориентированность исключительно на литературу как искусство может позволить себе только толстожурнальное пространство. Водораздел здесь. Но я бы не стал говорить о книгоиздательском процессе и толстожурнальном как о процессах, существующих автономно. Во-первых, издательства, даже самые крупные, активнейшим образом используют литературные открытия, сделанные журналами. И это хорошо, что в конце концов тексты, скажем, Елены Долгопят или Алексея Сальникова после журнальных публикаций продолжаются в книжных изданиях. И второе: есть издательства – их, увы, не так много, но они есть, – которые позволяют себе эстетический риск, которые сориентированы не столько на читательские ожидания, сколько на отражение реального литературного процесса, ну, скажем, издательство ОГИ, или художественные серии «Нового литературного обозрения», или издательство «Воймега», издания которого за последние несколько лет сложились в самую представительную антологию сегодняшней русской поэзии.

– Литпроцесса в России, по сути, нет – есть «литпроцессия»: термин мой. Редакторы-функционеры беспокоятся о плане, который надо сдать. Вопрос о навязывании книгопродавцами своих усредненных вкусов читателям. Прокомментируете?

– Ну почему же нет литпроцесса? У нас есть множество писателей, которые занимаются собственно литературой, а не обслуживанием ожиданий широкого читателя. Тот же Моше Шанин, создавший в литературе «авторский», особый мир русской северной деревни в циклах «Правоплоссковские» и «Левоплоссковские». Или Владимир Рафеенко, предложивший в романе «Долгота дней» свой вариант соединения высокого эпоса со стилистикой фантасмагоричного авантюрно-приключенческого повествования. Или Алексей Сальников, нащупавший в своей прозе новые способы соединения художественного слова с проживаемой нами сегодня действительностью. Естественно, их появление в современной литературе меняет ее общий ландшафт, и новым писателям уже нужно будет считаться с их присутствием в литературе, то есть творчество Марины Палей, Олега Юрьева, Веры Павловой, Владимира Гандельсмана и других их ровесников, бывших еще двадцать лет назад «новой литературой», начинает переходить в разряд новейшей классики. Вот это постоянное расширение эстетических ориентиров в нашей литературе, постоянный поиск стилистик, способных поймать дух наступающих времен, и есть литературный процесс. То есть он есть, его не может не быть, как не может не быть кровотока в живом существе, а литература у нас – думаю, никто с этим спорить не станет – абсолютно живая.

– У вас вышло несколько книг. Что для вас, критика и литературного менеджера, означает написание художественных текстов? Менеджера в данном случае в лучшем смысле слова.

– Писание литературных текстов для меня – это, как и для всякого пишущего, один из способов проживания своей жизни, ну и, разумеется, работа, которая в радость, потому как пишу я для себя, а публикую не для «литературы», а для друзей и для «своих». Не более того. Но и не менее. К сожалению, полностью сосредоточиться на прозе я не могу себе позволить. Нужно, извините, на жизнь зарабатывать. Но должен сказать, что мне повезло: большую часть жизни я зарабатывал литературной работой – редакторской и писанием рецензий. Принято считать, что писание прозы и критики чревато для пишущего неким глобальным внутренним конфликтом. Но мне «многостаночность» в литературе не мешает. Ну и потом, критику я пишу «простодушную», то есть не строго филологическую, а как повествование о своем проживании чужих текстов. Такая вот отчасти исповедальная проза. И очень жалею, что не избавился вовремя от некоторых мнимо обязательных правил писания литературной критики. Жанровые рамки в современной литературе становятся все более условными. Достаточно посмотреть на мэтров: кто такой Паскаль Киньяр или Винфрид Георг Зебальд в литературе? Чистый прозаик? Эссеист? Искусствовед? Историк? Философ? И тот, и другой, и третий. А можно просто – замечательные писатели. На них и ориентируюсь.