Псалтирь русского философа

Дух дышит, где хочет, а дух философии особенно непринуждаем. И корень философии все равно – Бытие.
Фото Левона Осепяна

Владимир Варава разрабатывает «философию отчего края», которая позволяет понять глубинную связь Быта и Бытия, чтобы увидеть подлинный образ отечества. По словам Варавы, чтобы глубже прочувствовать единство философского духа и народного мышления, нужно более плотно подойти к национальным истокам.

– Владимир Владимирович, что вы можете сказать о современной русской философии? Какими именами она представлена?

– Сегодня довольно интересное и благодатное время для философствования. Россия всегда отличалась нетривиальными метафизическими и нравственными подходами к миру и человеку. Современная отечественная философская мысль, обогащенная в том числе и трагическим опытом прошлого, демонстрирует новые философские возможности, новый духовный подъем. Это показал семинар, который мы провели 12–13 мая 2008 года в Воронежском государственном университете на тему «Русская философия сегодня (идеи и направления)». На нем была представлена живая и разнообразная палитра современной русской философии от Украины до Сербии.

Философия есть там, где есть человек, так как существо человека коренится именно в философии. Формы философствования могут быть различными, зависящими от национальных особенностей культуры, духовных приоритетов, традиций философского языка. Философия – это захваченность человека высшим, предельным, то есть Бытием и самим чудесным фактом существования. Философия в России настолько укоренена в глубинных пластах национального самосознания, что поистине составляет живую основу народного духа. Что касается имен, то их достаточно, чтобы говорить о полноценном философском процессе в России. Если следует кого-то назвать, то назову имя профессора Владимира Петровича Фетисова, моего учителя в философии, работы которого – «Философия морали. Тоска по русскому аристократизму» и «О философичности русского человека и сердечности русской философии» – демонстрируют реальную современную русскую философскую мысль.

– Можете ли вы охарактеризовать русскую философию в провинции? Правомерна ли сама постановка вопроса о провинциальной российской философии?

– И да, и нет. С типологической точки зрения можно говорить о столичной и провинциальной философии, а с точки зрения ценностно-смыслового единства русской философии как философии никакие региональные или временные деления невозможны. Дух дышит, где хочет, а дух философии особенно непринуждаем. Философия являет себя целостно и по существу, и как это происходит, можно понять и оценить только ретроспективно, когда историки философии смогут подсчитать, что, кто, где и когда внес в философию.

– Согласны ли вы с таким тезисом, что русская философия должна ориентироваться исключительно на внутренний рынок, компенсируя вечное отставание от Запада?

– Не согласен. Философия не должна ориентироваться ни на какие рынки и не может ничего компенсировать. Человеческая философия вопрошает о первоначале сущего и смысле Бытия. Русская философия ничего не компенсирует, а занимает собственное место в мировой философии. Если емко определить ее место, то это нравственная традиция, так как Бытие раскрывается русскому философскому уму и сердцу как «больное Бытие», требующее преображения и спасения, в то время как западноевропейская философская традиция гносеологична и схоластична, раскрывая Бытие как возможность чистого аксиологически нейтрального познания. Греческая традиция философии – это эстетический восторг перед чудом Бытия, в значительной мере воплотившийся в искусстве. С этой точки зрения каждая философская традиция вполне полноценна и выполняет свое определенное философское задание: у одних коренясь в этике, у других – в эстетике, у третьих – в гносеологии. Но корень философии один – Бытие. Можно говорить о философской эрудиции элиты, о наличии академических философских школ и традиций, о системе философского образования, о философских журналах, о собраниях сочинений, о философских сообществах, о философских конференциях, но все это не имеет отношения к философии как таковой, то есть чистому философскому вопрошанию.

– Вы разделяете утверждение о том, что русская философия является литературоцентричной и этикоцентричной. Расскажите поподробнее об этом.

– Относительно этикоцентризма. Я уже говорил о различных ценностных приоритетах, присущих мировым философским традициям (эстетическая у греков, гносеологическая в западноевропейской). Еще раз подчеркну мысль о том, что разные народы имеют разные философские задания, различные самобытные традиции, акценты и способы выражения. Это избавляет от унылого диктата какой-либо одной традиции. Поэтому когда сравнивают Россию с Западом (конечно, не в пользу России) по линии гносеологической, то меня охватывает тоска от того, что или не видят, или не хотят видеть творческого своеобразия разных народов. То, что русская философия не похожа на западную, – очевидный факт. Мировая философия – это разнообразие при сохранении общей онтологической напряженности. Практика предписывания народу стиля философствования крайне нелепа. Я убежден, что если человек, живущий в России, говорящий на русском языке, любящий русскую культуру, чувствующий русскую природу, понимающий русскую песню, видящий страдания и переживания русского человека, не лишенный каких-либо дарований, хорошо знающий при этом традиции и культуры других народов (в том числе и западной), начинает философствовать из себя, то есть из Бытия и Вечности, без оглядки на какие-либо философские догмы, умно и сердечно, то впоследствии его философия будет опознана как русская философия. Вольно или невольно в его философии обнаружится то, что говорили о русской философии Николай Лосский, Василий Зеньковский, Сергей Левицкий, Николай Полторацкий и другие, а именно – нравственную центрированность, этическую доминанту и т.д. Это произойдет само собой. Здесь скажется глубинная сила традиции, которая чистую вопрошающую мысль о Бытии направит в русло, соответствующее духовному заданию народа. В России этой темой будет страдающий смертный человек, тоскующий о высших и предельных измерениях добра и зла, о поиске смысла и правды. «Проклятые вопросы» – не литературная метафора, а корневая онтология национального самосознания. То, что называется всеединством, или синергийной антропологией, или софиологией, опознается ретроспективно как оформившийся радикальный этический дискурс.

Иными словами, если русский человек в России начнет философствовать, то его философия будет по преимуществу этически нагружена. Это отнюдь не политическая и культурная ангажированность, чья-то воля, а сущность русской традиции философствования. Не случайно древнерусские книжники говорили: «Во злохитру душу не внидет премудрость», – подчеркивая приоритетность нравственности перед гносеологией. Вне нравственного преображения невозможно никакое достоверное гносеологическое познание – так можно сформулировать духовное кредо отечественного любомудрия. Кто понимает это, тот творчески и продуктивно философствует, и он интересен миру, кто этого не понимает, остается в лучшем случае в интерпретаторах и комментаторах.

Относительно литературоцентризма. Радикальный этический дискурс о человеке смертном и страдающем наиболее адекватно может быть выражен не в трактатной и не в системной форме. То, что в России нет особо развитых философских систем, знак того, как высоко у нас этическое напряжение, не поддающееся выражению в какой-либо логически ограниченной форме. Примером такой аналогии на Западе является фигура Фридриха Ницше с его «стилем», «филологией» и «поэзией». Литература является более адекватным способом выражения этических истин о человеке. Но именно этических. Разумеется, здесь говорится не об аристотелевской этике, а о нравственном предельном вопрошании о смерти и смысле. Это очень хорошо понял уже Николай Гоголь. Язык Андрея Платонова, в котором глубочайшие прозрения находят невероятное художественное воплощение, представляет собой один из наиболее совершенных философских языков, конгениальных отечественной философской традиции. Но это не значит, что литература и есть сама философия. Литература есть литература, а философия есть философия. Речь идет о наиболее адекватном способе выражения философских истин о человеке – истин этических. В литературе они более приемлемы, поэтому и говорят о философичности литературы и литературоцентризме философии. Так сложилось в России, а на Западе – иначе. В этой связи можно вспомнить и об «умозрении в красках», и о философском молчании. Я думаю, что если философская мысль может выражать себя различным образом, а не только сугубо рационально, то это свидетельство многомерности творческих дарований человека, которые именно философия как дискурс о предельном раскрывает наиболее глубоко и разнообразно.

– В своей «философии отчего края» вы полагаете, что философия является не трудом интеллектуалов-одиночек, а достоянием всего народа и его языка. Различаете ли вы такие понятия, как «философия народа» и «народная философия»? Близка ли вам почвенническая традиция философствования, в особенности ее современные представители – Георгий Гачев и Федор Гиренок?

– Субъектом философствования всегда является народ, хотя конкретные тексты и идеи представлены всегда персонально. Здесь нет противоречия, поскольку народ жив философией, являясь хранителем высшей правды. Если есть народ, значит, есть философия этого народа, которая в своих высших измерениях является философией по преимуществу, стирая различия между такими понятиями, как «философия народа» и «народная философия». Почвенническая традиция философствования, связанная с именами Георгия Гачева и Федора Гиренка, мне, безусловно, близка. К этим именам я бы еще добавил Андрея Платонова и Мартина Хайдеггера как предтеч того философского направления, в котором язык почвы становится почвой языка.