Сергей Шаргунов
– Мой первый вопрос об актуальных, самых близких по времени планах.
– Да, в этом году мы успели осуществить многое. Например, поэтический фестиваль в Перми. Cостоялось Северокавказское совещание молодых писателей – из всех семи республик, и Южной Осетии в том числе. Меня поразило, что больше, чем ребят, приехало взрослых, солидных авторов, каждый из которых захотел выступить и принять участие в работе. В Кабардино-Балкарии мы провели презентацию книги «Война длиною в жизнь». Это кавказский рассказ. Вообще это книга, которую подготовил Гарри Немченко, из кавказских произведений последних 15 лет. Думаю, это очень важный шаг, который мы сделали. Наша задача – показать читателю той же Центральной России, что такое Кавказ. Мы ведь за войной перестали это понимать, кому-то кажется, что там одни бандиты и торгаши, нелюди. Агрессия в значительной степени идет от незнания. Надеюсь, выпущенная нами книга перевернет сознание многих. Все рассказы в ней хорошо соединяют историю с сегодняшним днем, становится понятно, насколько в горцах крепко живут представления о совести, нравственности, долге. Там жесткие, твердые, но и добрые, радушные люди. Одновременно мы готовим «Северокавказскую повесть». 80 авторских листов. К будущему году, к юбилею Пушкина, мы планируем выпустить этот двухтомник и – приоткрою секрет – поехать с книгой по пушкинской кавказской тропе. Кроме того, мы будем продолжать всероссийские совещания молодых писателей. Выпускаем книгу за книгой в серии «Новая литература России». Обновляем интернет-журнал «Пролог»: сделали из ежемесячного – еженедельным. Для начинающих публикация на этом портале – сильное подспорье. Ведь и Сенчин, и Прилепин там начинали когда-то, и вы.
– Было дело. Что думаете о текстах новых и совсем новых?
– Я слежу за критикой, вас читаю, Леру Пустовую, Рудалева, Анкудинова. В статьях больше видения того, что происходит в стране и с человеком, чем в художественных произведениях, в том числе которые вы оцениваете и разбираете. Пока, честно говоря, я не вижу новых произведений, чья оптика настроена так, что можно увидеть современный мир. Есть литературщина, кокетство или, а иногда и одновременно, показная брутальность вместе с варварской речовкой. А вот критика – смелее, отчетливее, и образ нынешнего общества в ней зримее.
– По-моему, часто это и в толстяках. Откроешь, а всего интереснее заключительный раздел – критика.
– Согласен! Раздел публицистики и критики в литературных журналах то и дело глубже, шире и по смыслам объемнее опубликованной под той же обложкой прозы. Я думаю, что критика немножко опережает литературу. И все жду рождения полноценно сюжетного и честного по чувству времени произведения. Мне кажется, торможение с рождением таких произведений объяснять можно тем, что политическая ситуация в стране бесконечно запутанная. Ситуация ведь все никак не устаканится. Пока наша история как маятник. И еще один аспект. Есть отчуждение в писателях от темы героя. Может быть, потому, что в былой системе на героя слишком нажимали, и новый литератор боится к этой теме прикоснуться, спросить себя: а кто сегодня – герой, возможен ли он со знаком плюс? Олигарх, политик, колхозник, которого нет, рабочий, которого почти нет, офисный менеджер? Это общечеловеческий вопрос. Умели же находить героя Достоевский, Тургенев, Пушкин. Они давали героя, который одухотворяет эпоху, по которому можно ориентироваться в будущем. Или по которому можно измерять глубину падения общества. Было бы важно писателю подумать о герое. Третий момент, вытекающий из предыдущего. Писатели пишут, но боятся поставить точку. Сделать вывод. Никто не ставит свою, индивидуальную точку в теме чеченской войны. Откуда взялась такая жестокость? Мало лихо, по-голливудски описать кровопускание, важно осмелиться, подняться, вырасти до спорного, но внятного мнения.
– Разве таких мнений не слышно, в том числе у писателей?
– Это уже проблема художественности, надо довести свою точку зрения методами изящной словесности. Недавно я читал рассказ парнишки из Чечни. «Метеорит». В одном из районов этой республики упал метеорит. Погубил много людей. Один журналист пробрался к месту падения и наблюдает захватывающий эффект. Из метеорита вылез, просочился изумительный вирус. Бацилла пацифизма. Перестают стрелять автоматы, замолкают танки. Моментально вирус охватывает планету, уже не нужны ядерные ракеты, мир разоружился! Читаешь и говоришь: блистательный сюжет, такой неожиданный, но что дальше-то?
– Лев с ягненком возлегли┘
– А он не знает! Не знает рассказчик, что дальше будет с человеком. Вот эта боязнь заглянуть в будущее удручает. Для продолжения сюжета требуется уже не что-то, а самое настоящее философское мужество. Храбрость нужна.
– Значит, пока вас сумели расшевелить только критики.
– Есть еще одна зрелая часть литературного сообщества: детские писатели. Для них мы проводим два семинара. Обязательно в каком-нибудь музее-заповеднике. Сейчас проведем в Тарханах, собрав человек 25 отборных авторов. Почему детские писатели? Детская литература Пушкина и Корнея Чуковского нас всех воспитывала, но нужны и современные писатели, которые обращаются к совсем маленьким, встающим на ноги читателям, закладывают в них ценности и образы. Есть Эдуард Успенский. Хотелось бы, чтобы существующая плеяда молодых писателей, пишущих для разных возрастов – для самых маленьких, для школьников, – зазвучала громче и в книжном формате стала бы доступнее. Анна Русс. Валентин Плотников, блестящий сказочник. С Российским книжным союзом мы проводим Фестиваль детской книги. Были уже и в Чувашии, и в Тамбове. Писатели дарят свои книги школьным библиотекам. Важно, чтобы не столько дети, сколько родители открыли книжку. Ребенок спать ложится, а ты читаешь. Я сам читал так книгу вслух┘ А на следующий день ребенок сам просит: «Папа, ты будешь читать?»
– И начинаешь, кстати, сочинять продолжение.
– Это верно, иногда и присочинишь.
– Ваш отец, известный в советские годы рабочий поэт Александр Филатов, читал вам в детстве сказки, стихи?
– Сказки никогда. Стихи все. Прежде чем их печатать, на мне их проверял┘ Он был беспризорником, попал в детскую коммуну, встречался с Крупской, Рабиндранатом Тагором, Горьким. Потом это были главные воспоминания его жизни. Он был из тех, кого система сильно ломала. Он верил в романтику раннего большевизма (без Сталина), любил Жукова. Обожал Есенина, вошел в комиссию по увековечиванию его памяти. Мама Есенина подарила ему свою фотографию и крестильный крестик Есенина на обычном шнурке, который я потом отдал Дому-музею в Константинове. На крестике написано «1895». Отец дружил с сестрами Есенина. О матери поэта написал поэму.
– Ощущаете результат своих усилий?
– Однажды мне позвонил Сергей Николаевич Есин и сказал, что после нашего форума в семь раз увеличилось количество абитуриентов в Литинституте. Такого конкурса, говорит, никогда не было! Ребятам боязно сразу приехать из периферии поступать, а тут – попали на форум, пообтерлись и вспыхнули желанием закончить Литературный. Между прочим, провинция в литературном плане радует все больше.
– Умер Ельцин. Я к нему относился негативно. Вы с ним дружили и работали. Виделись перед смертью?
– Виделись. Подарили друг другу свои книги. Сложная сильная фигура. Но он боролся, сам пробился в Кремль, осилив систему. Он был суров, но миловал своих врагов, в СМИ давал себя чихвостить, как угодно. Я был против чеченской войны. И против указа 1400 в 93-м году, но активно работал по его реализации, добиваясь мирного разрешения конфликта. Незадолго до смерти во время одной из поездок Ельцин собрал в одном регионе местных глав администраций и пытался их расшевелить – не все ему нравилось из кремлевских затей. Но с доступом, по-моему, были проблемы. Конъюнктурное шельмование 90-х, которое сейчас ведут те, кого 90-е вырастили и поставили на готовенькое, – по меньшей мере смешно.
– Как политическая жизнь бывшего главы президентской администрации?
– С грустью наблюдаю смуту, которая на самом деле лишь усугубилась. Недавно приехал отдыхать в санаторий. Подходит директор┘ шепчет: «Приезжали из ФСБ, интересовались вами». Я ему: «Ну и?» Он шепчет: «Ну, как же!..» Потом я выяснил – это они мне давали умышленно сигнал. А мне стало грустно, что нашим доблестным спецслужбам опять приходится возвращаться к старому. Грустно – как политику, наплевать – как человеку. Поднимаю русскую литературу┘ Абсолютно уверен, что солнце литературы преодолеет любую смуту.
