Юлия Виноградова Виктор Бондаренко в мире искусства известен как коллекционер и меценат, создатель одного из самых значительных собраний русских икон, организатор нескольких крупных выставок в столичных музеях. Изучая историю иконописи, Бондаренко перешел к воплощению собственных творческих замыслов. По его инициативе пять лет назад начал свое развитие шокирующий, но вдохновляющий проект «Deisis: Предстояние», работа над которым не прекращается по сей день.
– Виктор Александрович, в издании к проекту «Deisis: Предстояние» в качестве эпиграфа вы говорите: «Современное искусство может и должно пересекаться с религиозным искусством, наполняя его новыми технологиями, неожиданными ракурсами и ответами на актуальные нравственные проблемы». Смелая и сравнительно новая идея.
– Посмотрите на стены моего кабинета (на стенах шпалерно висят иконы разного времени), сколько здесь энергии, благодати. Я очень люблю эту старину. Но прекрасно понимаю, что это прошлое. Его надо лелеять, сохранять, но при этом идти вперед.
Собирая коллекцию икон, я наглядно убедился, что Русская православная церковь вплоть до революции была очень прогрессивной, воспринимала все новые течения и стили в искусстве. Вы можете найти в иконописи барокко и рококо, классицизм и искусство модерна. Образ Иисуса Христа менялся со временем! Он всегда соответствовал восприятию людей той эпохи, в которой творил сам художник.
У Церкви были желание и возможность «покупать» лучшие руки, лучшие глаза и лучшие умы своего времени. Нам трудно сейчас представить, но и Андрей Рублев, и Феофан Грек были современными художниками. Оставаясь в догматике незыблемой, в искусстве Церковь сознательно поддерживала самые свежие идеи. Она неустанно адаптировала, синтезировала, перерабатывала и принимала все новое. Поэтому и была по-настоящему сильной.
Возьмите XVII век, Симона Ушакова. Сколько упреков ему досталось от староверов! А царь и патриарх поставили Ушакова во главе мастеров Оружейной палаты. Тогда это выглядело так, как если бы сегодня руководителем Софринских мастерских назначили Олега Кулика или Влада Мамышева-Монро. Да что говорить: в иконах тех же староверов четко прослеживается влияние эпохи. Казалось бы, они так крепко держались за старину, а дух нового времени все равно чувствуется.
Икона была в России фундаментом для остального массива изобразительного искусства. Она давала для каждой эпохи актуальное отражение мира идей. Все, что происходило в стране, в умах, в настроениях, попадало в икону. Каждая эпоха, таким образом, находила свое место в вечности.
То же происходило в архитектуре. Достаточно приехать в Сергиев Посад. Духовный центр нашего православия – это одновременно настоящий центр искусства. Сколько в одной только Троице-Сергиевой лавре сосредоточено эпох и стилей? Тут – XV век, там – елизаветинское барокко, здесь – неорусский стиль. А храмы Петербурга в стиле модерн┘
– Да, сейчас мы наблюдаем совсем иную картину.
– Мы наблюдаем мертворожденные симулякры – я не могу подобрать иного слова. Посмотрите на все эти вчера построенные храмы с луковками. Они стоят и тоскуют: «Нам так здесь неуютно, зачем вы нас вытащили сюда из мира идей, но не дали при этом адекватной формы?» В современном городе подражания XVII веку смотрятся как елочные игрушки, чистой воды экзотика. Некоторые люди говорят: «А нам нравятся луковки». Мне тоже нравятся: только оригиналы, а не копии. В Кремле, в Новгороде, в Пскове, в Суздале, во Владимире: дух захватывает от красоты. Потому что те церкви органичны, они создавались мастерами, которые соревновались друг с другом в смелости и новизне.
Тот же храм Христа Спасителя с точки зрения историка искусства выглядит неаутентично. В его строительстве, оформлении приняли участие прекрасные архитекторы, дизайнеры, художники, но шедевра не получилось. Знаете, почему? Потому что они творили не то, что лежит на душе, а были загнаны в рамки стилизации. Чтобы получился храм XIX века, нужно быть человеком XIX века, так же мыслить и чувствовать. Нужно было либо буквально воссоздать то, что разрушили, либо построить нечто принципиально новое.
Мне, к примеру, очень нравятся кареты из Оружейной палаты. Но никто в здравом уме не станет цеплять к ним мотор с кондиционерами. Для этого есть современные автомобили. Я восхищаюсь рыцарскими доспехами времен Крестовых походов, но не предлагаю нарядить в них спецназ. Церковное искусство не станет современным, если старую форму просто «подсветить» новыми технологиями. А ведь искусство – это часть церковной проповеди. Какие чувства вызывает проповедь с истекшим «сроком годности»? Глубоко она мою душу не тронет.
– Поэтому появился проект «Deisis: Предстояние»?
– Да. Настало время писать новые образа, созданные художниками нашей эпохи для своих современников. Если бы не революция, сегодня мы бы ходили в современные храмы. Церковь прошла бы все этапы развития культуры: от авангарда к конструктивизму и далее. Была бы и абстракция (в теологии есть для нее обоснования). Ведь христианство в России никогда не препятствовало ни искусству, ни техническому прогрессу. Сейчас в жизнь пришли сверхзвуковые скорости, космос, мобильная связь, интернетизация. Мы должны найти соответствие этому в мире идей, в вечных образах. Увидеть в этом высший смысл, Промысел, как говорят богословы. Церковь будет постоянно сталкиваться с такими уродливыми явлениями, как «пензенские затворники», диомидовщина и т.п., пока будет относиться к современности как к «параллельному миру». Без обновления церковного искусства не обойтись. Только оно может соединить суету, нашу обычную жизнь с духовным измерением, визуализировать духовный мир современного человека, его самую высокую надежду, любовь, веру. Вот почему настало время создавать сакральные образы XXI века и возводить суперсовременные храмы.
Когда я задумался над этим в 1999 году, у меня не было сомнений, к кому обратиться. К Константину Худякову. Будучи признанным мастером, он уже тогда осваивал цифровые технологии, а сегодня вообще перешел на трехмерную дигитальную живопись. Даже ему понадобилось около четырех лет экспериментов, чтобы добиться реального результата. Мы планировали действительно создать новые лики, а не просто «высказаться на тему».
Изначально хотели назвать проект «Иконостасом-XXI» – все образы соответствовали требованиям иконописных подлинников. Потом решили заменить название на более нейтральное, поскольку это все-таки не произведение для храма, а художественный проект. В итоге установили в Третьяковке три яруса ликов святых, праотцев и пророков с Иисусом Христом. И эти священные лики собраны из мельчайших фрагментов лиц реальных людей, нас с вами. Образы шокировали, но искусствоведы и церковнослужители, которым мы их показывали, сразу поняли, о чем идет речь. Как написал в предисловии к альбому диакон Андрей Кураев, это «прицерковное» искусство, то, что стоит на грани Церкви и мира, а сам проект можно расценивать как миссионерский.
– В этом же предисловии доктор искусствоведения Александр Морозов отметил, что язык «Предстояния» общедоступен и более доходчив, чем реализм классической живописи. Но при этом проект поднимает животрепещущие для России проблемы нравственно-философского плана.
– Это действительно так. Проект включает и философские эссе религиоведа Романа Багдасарова (нашего консультанта), и другие части (например, «Антропологию», «Тайную вечерю»), которые были созданы Худяковым позже.
Отклики на выставку до сих пор самые разнообразные. Сейчас Deisis путешествует по России. Выставлялся в городе Усолье Пермского края, где отмечалось 450-летие прихода Строгановых на Урал (благодаря Строгановым, кстати, появилась отдельная школа иконописи). Нам сообщали оттуда, что люди пытались даже молиться перед нашими работами. Палаты Строгановых, где разместился проект, стали местом настоящего паломничества: родственники приводили близких, даже если те с трудом перемещаются и плохо видят. Значит, мы правильно используем потенциал современного искусства, если оно находит такой отклик. Deisis был в Перми, Кунгуре, Чайковском. Его увидели около 25 тысяч человек. В настоящий момент он в Поволжье, в Димитровграде, откуда переедет в Ульяновск.
– Но Церковь нередко против современного искусства. Громят и закрывают выставки, не допускают некоторые работы в экспозиции. Вас ведь тоже попросили изменить название проекта. Начинают даже поговаривать о церковной цензуре.
– Искусство ли это, когда, например, кто-то рубит иконы или тушит о них окурки? Такие действия могут вызвать возмущение, но если верующие сами начинают громить выставки под лозунгом защиты религии, то они такие же варвары. Звание христианина в Византии было знаком принадлежности к цивилизованному миру, к высокой культуре.
Другое дело, как определить ту грань, где искусство заканчивается. Это напоминает пресловутый закон о порнографии, который никак не могут принять, потому что непонятно, что такое порнография. Был такой случай: в 1954 году в «Лениздате» репродукцию Венеры Милосской не допустили в печать – перечеркнули карандашом и написали «порнография».
Церковь имеет право выражать свое мнение по любому поводу. Однако если кто-то хочет возродить дореволюционный институт цензуры, то давайте вспомним, кому он подчинялся. Обер-прокурору Святейшего Синода, светскому человеку. Большинство обер-прокуроров были выдающимися личностями, очень продвинутыми, высокообразованными, имевшими вкус и умевшими воспринимать искусство. Благодаря им мы гордимся не только искусством Древней Руси, но храмами и иконами XVIII – начала XX века.
Ограничение свободы творчества мне не нравится. Для дискуссии должно быть открыто все. Думаю, что у художников должна присутствовать внутренняя цензура, основанная на воспитании, вернее внутренняя чуткость. Если речь о религиозной теме, чувства верующих нельзя игнорировать, здесь важны также требования богослужения и много что еще.
Тем не менее не стоит забывать, что церковное искусство в России касается не одной только Церкви. Вот я, не церковный человек, но для меня икона – святыня. Не религиозная, но реликвия. Это знак моей принадлежности к православной цивилизации, от которой я не могу себя отделить, даже если б захотел. Некоторые образы – Троица, Богоматерь, Спас Нерукотворный – впечатаны в наш генотип. Православие – базовая идеология, которая цементирует страну, она определяет характер нашей цивилизации, существующей в ряду других (исламской, китайской, евро-атлантической). Архитектура, иконопись – знаковые системы, в которых выражаются идеи этой цивилизации.
– Как планируете развивать свои идеи дальше?
– Вспомните – были иконы на дереве, на ткани, на меди, на бронзе, на фарфоре, даже на перламутре, то есть на всех носителях, доступных для людей прошлого. Могут быть в цифровой плазме? Могут, я считаю. Компьютерные технологии – символ нашего времени, так же как для Средних веков пергамен или левкас.
Как я это вижу? Храм, возведенный из композитных материалов. Плазменный иконостас. Вместо паникадила – какая-нибудь лазерная осветительная система. Голография. Странно было бы, если бы в таком храме пелись средневековые гимны. Мелодика, ритмы тоже должны измениться. Проповедь может читаться, скажем, в стиле рэп. Кажется вызывающим? А я напомню, что христианская проповедь вышла из живой речи IV–V веков и именно потому оказала такое влияние на общество. Поймите, я мечтаю не о том, чтобы разрушить что-то, но чтобы вдохнуть новую жизнь и воскресить.
Философ Ортега-и-Гассет писал, что смена поколений ведет к «обновлению чувства жизни». Каждое поколение – это как отдельный вид человека, как снаряд, запущенный на собственную орбиту со своей траекторией и со своей целью. Вот почему любое поколение (и наше в том числе) ищет собственное духовное начало и вкладывает в искусство незаемные чувства. Каждое поколение хочет создать что-то вечное, только так продолжается жизнь.
Для всех очевиден кризис, который испытывает наша культура. Быть может, это связано с тем, что не обновилась самая ее сердцевина – сакральное искусство? В этом направлении нужно делать ответственные шаги. Пусть современные творцы покажут массам новый образ священного, а светская и церковная власти пусть выделят наиболее достойные произведения, выражающие лицо нашей цивилизации.
У меня имеется в этом отношении важный опыт, я бы хотел продолжать сотрудничать как с арт-сообществом, так и с властью. Действовать не революционно, а эволюционно. И надеюсь, что найду взаимопонимание с представителями Церкви, как это уже было с проектом «Deisis: Предстояние».
