Игорь Шумейко
Женишься на такой – и вроде как завоеватель...Франсуа Буше. Брюнетка-одалиска. Середина XVIII века. Лувр, Париж
Они были брюнетками! Все главные героини отечественной литературы. Заставил вспомнить сие новый британский сериал «Война и мир». Не сбиваясь на чистый плагиат, знаменитую фразу «Я роман Пастернака не читал, но… осуждаю», переформатирую так: «Я новобританскую «Войну и мир» не смотрел, но… и смотреть не буду». Нет, одну серию все же почти доглядел, ту, где Лили Джеймс (как бы «Наташа Ростова») нервически возбужденно – это, наверно, доступная форма замены знаменитой «живости» героини – провожает офицеров на войну. Я и не претендую на полномочную рецензию. Но что разглядел в новобританской «Войне и мире» точно: Наташа Ростова у них получилась… бледно-рыженькой. То есть с волосами так называемого «тициановского цвета», действительно очень ценимого в Европе (далее выскажу и гипотезу, почему).
Не сочтите за киноксенофобию – обожаю Наташу Ростову – Одри Хепберн (американская версия). Даже участие (не киношное!) Одри в движении Сопротивления – нить ее связи с толстовской героиней, черта сходства с Наташиным порывом помощи раненым в эвакуации Москвы 1812 года. И еще, еще… Одри – яркая брюнетка! Как и Людмила Савельева в советской версии.
Прицепился? Почему это важно? Вообще-то… сие было очень важно и для Льва Николаевича, живописавшего Наташу, всякий раз напоминая увиденное на первых страницах: «Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, с своими детскими открытыми плечиками, выскочившими из корсажа от быстрого бега, с своими сбившимися назад черными кудрями».
Ну почему б «не уважить старика», на 1200 страницах эпопеи повторявшего: яркая черноглазая брюнетка?! Так убедительно увязывавшего портрет с набором черт характера, что любому (кроме, как оказалось, британского режиссера) ясно: Лили Джеймс – не Наташа, даже если вылить на ее волосы пинту лучшей черной краски, намазать пуд «Макс Фактора»…
Чем еще подкрепить столь ответственное высказывание от лица графа Толстого? Мало десятков страниц? Так возьмите следующий его роман! Часть 1, глава 22… «Анна (Каренина, если кто не в курсе) была… в черном бархатном платье… На голове у нее, в черных волосах, своих без примеси, была маленькая гирлянда анютиных глазок… Прическа ее была незаметна. Заметны были только, украшая ее, эти своевольные короткие колечки курчавых волос, всегда выбивавшиеся на затылке и висках...»
Тоже брюнетка. Тенденция, однако?
Как известно, литературоведы называют «Анну Каренину» – пушкинским романом, а прототипом Анны – Татьяну Ларину. Мысленным продолжением, отвечавшим на вопрос Льва Толстого – себе: «А если б Татьяна все же изменила мужу?» (Кстати, и Набоков в своем титаническом комментарии к «Евгению Онегину» уверен, что финальная встреча Татьяны и Евгения – в действительности завязка именно такого продолжения.) Это все азы литературоведения, наведите справки у Эйхенбаума, в Интернете, заодно прочтете там: «Достоверно известно, что внешний облик героини (Анны) сложился у писателя под впечатлением встречи со старшей дочерью Пушкина М.А. Гартунг».
Но было бы крайним упрощением, даже неточностью «валить в кучу», предположить, что и на графине Ростовой – отблеск старшей дочери Пушкина. Все сложнее и гораздо интереснее! Мария Гартунг повлиять на внешний облик еще и Наташи абсолютно не могла. Первая встреча, столь важная для Толстого (и «Анны Карениной») состоялась в 1868 году. Свояченица Толстого Кузминская в книге «Моя жизнь дома и в Ясной Поляне» писала: «Когда представили Льва Николаевича Марии Александровне, он сел за чайный столик подле нее. Она послужила типом Анны Карениной, не характером, не жизнью, а наружностью. Он сам признавал это».
Но к тому моменту первые главы «Войны и мира», что с чернокудрой и черноглазой Наташей, были уже три года как опубликованы. Тут другое. Ведущее, как ни странно – к другому Льву Николаевичу… Гумилеву, евразийству. Здесь (подчеркну) я перехожу от известных литературоведческих констант к своим… домыслам. Но… почему бы нам не вспомнить и мать Наташи?!
Британец-режиссер с его любовью к тициановской масти мог тут дать хоть «Венеру Урбинскую», хоть «Магдалину кающуюся», но у графа Толстого был свой взгляд на мать Наташи. «Война и мир», часть 1, глава 13:
«Графиня была женщина с восточным типом худого лица, лет сорока пяти, видимо, изнуренная детьми, которых у ней было двенадцать человек…»
Дальше. Главный фрагмент раскрывающий «русскость» Наташи, уже 160 лет всем известен. Это когда Наташа с братом Николаем после охоты заехали к дядюшке, а тот взял гитару, затянул народную песню, бросившую Наташу в танец.
«Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала, эта графинечка, воспитанная эмигранткой-француженкой, откуда взяла она эти приемы, но как только она стала, улыбнулась – весело, торжественно и гордо – и повела плечом, первый страх, который охватил было Николая и всех присутствующих, страх, что она, барышня, не то сделает, страх этот прошел, и они уже любовались ею. <...> Анисья Федоровна прослезилась, глядя на эту тоненькую, грациозную, такую чуждую ей, в шелку и в бархате воспитанную графиню, которая умела понять все то, что было и в Анисье, и в отце Анисьи, и тетке, и матери, во всяком русском человеке...»
А вот, отступим чуть раньше. Они только подъезжают к дядюшке: «Присутствие Наташи, женщины, барыни, верхом, довело любопытство (как и везде, где в незнакомых местах проезжала Наташа) до тех пределов удивления, что многие, не стесняясь ее живым присутствием, подходили к ней самой, заглядывали ей в глаза и делали при ней свои замечания, как о показываемом чуде…
– Аринка, глянь-ка, на бочке сидит, а подол-то болтается. Вишь и рожок. Батюшки-светы... Вишь, татарка.
– Как же ты не перекувырнулась-то? – говорила самая смелая, прямо уж обращаясь к ней и отбегая...»
И еще чуть раньше. Сама охота:
«Наташа визжала в одно и то же время, не переводя духа, так, что в ушах звенело. Она не могла не визжать всякий раз, как при ней затравливали зайца»
1. Я, конечно, не самый великий знаток восточных женщин, татарочек, но какое-то общение имел, могу утверждать, что переход на заливистый визг, регистр восторга (при сильных впечатлениях самых разных жизненных ситуаций) – верная часть их стиля.;
2. «Татаркой» ее назвали и дядюшкины крестьяне.
3. Ну и сам Лев Николаевич начинает наше знакомство с матерью Наташи Ростовой: «восточный тип худого лица».
К общеизвестным этапам жизни Льва Толстого (жизнь, учеба в Казани, служба на Кавказе) добавил бы следующее. Вообще-то примерно 60% русского дворянства – выходцы из Орды. Начнешь перебирать справочники и вслед за «говорящими» фамилиями Юсуповы, Карамзины, Рахманиновы, Корсаковы, Тургеневы, Тимирязевы, Бехтеревы, копнешь далее и…
Правда, Толстые – выходцы из Пруссии. Но Лев Николаевич просто не мог не вглядеться в одного из главных героев 1812 года Александра Остермана-Толстого.
В том Пантеоне победитель при Кульме занимал совершенно особое место, некий аналог французского маршала Нея. Главный храбрец, любимец армии. Фамилию «Остерман» (и гигантское состояние) ему добавила Екатерина еще в 1796 году, а вот от деда Бибикова он заимствовал абсолютно «черкесский, татарский» (тогда это особо не разделялось) смуглый облик. Конечно, абсурд, что исключительность фигуры этого русского генерала я пытаюсь пояснить через маршала Нея, но, немало читавший лекций, телерадиовыступавший, я знаю «уровни раскрученности».
Думаю, образ и этого дальнего родственника, героя 1812 года, лег в копилку Льва Николаевича. А что ж «на выходе»? И когда вернемся к брюнеткам? Еще раз укажу на границу: здесь кончается каноническое литературоведение (примерно как Дюма определял: «Где кончается история – я начинаю»). А начнется литературно-психологическая гипотеза о «сцепленных признаках». Так я кратко зову некую корреляцию генетических признаков, что подскажет нам: обладатель коричневой кожи, чернокурчавых волос (ему есть политкорректное определение: афроамериканец) скорее будет иметь глубокий, мощный грудной голос, чем белокожий блондин!
Подобное накопление примеров могло сформировать у Толстого, что предки брюнеток, вероятнее, были связаны с какими-либо приключениями, походами, взятием «полонянок», со времен половецких еще. Подчеркну: процесс «вероятностный». Турецкая полонянка, получившая традиционную фамилию Турчанинова – мать Василия Жуковского, кроткого добродушнейшего человека. А внук полонянки Григорий Мелехов («горбоносые, диковато-красивые») после ссоры с братом Петром слышит: «Весь в батину породу выродился, истованный черкесюк».
Занятно ситуацию «зеркалит» рубеж – Черное море. У турок, арабов северные полонянки зародили столь же полуинтуитивное отношение: рыжие женщины желанны, но и опасны (см. Роксолана). В том русском отношении к «нерусским» сидит и феномен покорения Урала-Сибри без геноцида, в то время как их современники (не неандертальцы, на разность эпох не свалить!) делали в обеих Америках, обеих Индиях, Африке, Австралии… Любимый пример. Первые 40 лет те «деяния» не считались даже геноцидом: испанцы просто не признали новооткрытых существ собственно людьми, потомками Адама. Наличие у индейцев души было признано Папой Павлом III в 1537 году (как следствие, было разрешено их крестить). Но и после, в 1551 году, на известном Вальядолидском диспуте Хуан де Сепульведа настаивал на отсутствии у индейцев разума, а предъявляемые оппонентами как доказательства города (!) ацтеков и майя считал построенными по инстинкту, как у пчел, муравьев, термитов…
Так женская красота, отношение к ней, способность разглядеть человека там, где иные видят… термита – сплетают в один узор восточную брюнетку графиню Ростову, евразийство и диаметрально различную судьбу целых континентов!
Наверно, и самый наш мирный домосед, беря в глухой подмосковной деревеньке, в Питере, под Калугой… жену с южными, восточными чертами, чувствовал себя… «ну немножечко» Ермаком, Стенькой Разиным (на «челне», с перисиянкой, но… без крайностей), Семеном Дежневым…
Так «на роль» Наташи, Анны и были взяты (автором романов, а не досужим британским тасователем кинопленки!) – кудрявые брюнетки. Интересно, эта «корреляция» позволяет немножко заглянуть и за горизонт твердых фактов. От Анны к ее «предку», любимой героине Пушкина, и наконец к перелицованной строке, заглавию моей статьи.
Удивительна печать нашего гения! Чудный образ Татьяны сопровождает нас уже 7–8 поколений, стал реальнее многих реальных девушек, женщин. Миллион школьных сочинений, царские дети названы в ее с сестрою честь, а портрета нет… Ничего, кроме души! Даже единственный, косвенный штрих в строках: «И трепетней гонимой лани,/ Она темнеющих очей/ Не подымает...» скорее – не о карих глазах, а об отражении душевного состояния.
Зато… прекрасно обрисована сестра Ольга, антагонист:
Глаза, как небо, голубые,
Улыбка, локоны льняные...
Гениальный ход: ни строки про внешность Татьяны, лишь подчеркивания: непохожа на Ольгу. И тут это продолжение Татьяны – в Анне Карениной. И между ними (хронологически! По дате сотворения) – Наташа Ростова. Так что читайте, вглядывайтесь.
