Андрей Мартынов
Анатолий Даров. Блокада.
– М.: Посев, 2012. – 336 с.
Когда-то британский фельдмаршал, «железный герцог» сэр Артур Уэсли Веллингтон, глядя на поредевшие после мясорубки под Лейпцигом, а затем после битвы при Ватерлоо полки, сказал: «Хуже победы может быть только поражение». Почти полвека спустя ему вторил победитель южан во время Гражданской войны в США генерал Уильям Шерман: «Сейчас многие молодые люди считают войну славным занятием, но, парни, война – это ад». Генерал знал, о чем говорил: он был вынужден жестко, если не жестоко обращаться в первую очередь с гражданским населением.
Книга эмигранта второй волны, прозаика и поэта Анатолия Дарова (Духонина) (1920–1997) «Блокада» описывает жизнь, а точнее, смерть города в войну. Мемуары Дарова пронзительностью напоминают «Воспоминания о войне» питерского искусствоведа Николая Никулина, оставшиеся незамеченными. Только у Никулина – исповедь солдата, а у Дарова – исповедь гражданского, живущего в блокадном Ленинграде.
Ужас «Блокады» – не только от откровенного рассказа о голоде (в городе в начале войны не были созданы запасы продовольствия), но и от психической деградации преданного всеми человека, как рак, неизбежно разлагающей душу. «Голод – пятый месяц! – вступил уже в такую стадию, что ничто... не спасет: ни железное здоровье, ни стальной характер, ни алмазная душа, ни вера в Бога или победу».
Даров вспоминал: «Умрет сосед... – вынесут его, завернутого в одеяло или простыню, на Митрофаниевское кладбище. Раз в неделю приезжают грузовики, и добровольцы, отличающиеся от покойников только, возможно, несколькими днями жизни, погрузят, отвезут на кладбище и похоронят... Мертвецов сваливают в... траншеи и не зарывают. Многие стоят во весь смертельный рост – как солдаты, стоят насмерть».
 Солнце мертвых встает над миром. Юлий Клевер. Забытое кладбище. 1890. Государственный Русский музей |
Спасителями еще живых становятся, как ни парадоксально, мертвые. Их продовольственные карточки поддерживают родственников и знакомых. Но и в отношении умерших атрофируются нравственные представления. Брошенные трупы объедаются. И не собаками или крысами, а людьми. Появляются и людоеды, «брезгающие» мертвечиной. И если человек, срезавший мясо с умершего, не подлежал юридическому преследованию, то убийцы расстреливались на месте. Хотя приводившие приговор в исполнение сами оказываются по ту сторону добра и зла. Взяв у убитого каннибала полушубок и щедро одарив спасшуюся жертву хлебом, найденным в квартире, один из военных предлагает ей: «А хошь – сфотографируемся на фоне людоедов? И этих… окороков».
Даже эвакуация из мертвого города не гарантирует спасения. По пути люди умирали в грузовиках, и их сбрасывали на ходу, чтобы не везти лишний груз. «Машины шли по ним, как по шпалам. Казалось, со всех сторон ползли они вслед ушедшим машинам». Умирали и в поездах – из тридцати соседей Дарова по вагону доехали двенадцать…
У автобиографической «Блокады» есть еще два аналога: рассказы Евгения Замятина («Мамай», «Дракон», «Пещера») и эпопея Ивана Шмелева «Солнце мертвых». Тот же голод, принимающий формы апокалипсиса, то же атрофирование нравственных устоев. Не зря жителей умирающего города Даров называет «апокалиптянами». Вот только что искупали эти жертвы? И кто ответит за этот ад?
