Андрей Мартынов
От Бунина до Пастернака: Русская литература в зарубежном восприятии.
– М.: Русский путь, 2011. – 416 с.
Литература русского зарубежья в общественном сознании прочно увязывается с идеей консервации. Писатели-эмигранты стремились сохранить дореволюционное наследие и донести его до освобожденной от большевизма родины. В принципе подобная оценка литературы диаспоры не лишена основания – вспомним знаменитую речь Ивана Бунина «Миссия русской эмиграции». Другое клише – стремление преодолеть разрыв с писателями метрополии. Здесь, пока была возможность, создавались и совместные издательства (Зиновия Гржебина), и совместные журналы (горьковская «Беседа»). Позже пытались найти у оставшихся на родине хоть какую-нибудь критику режима. Последнее, увы, зачастую принимало формы фарса, когда «крамолу» неожиданно «обнаруживали» у классиков соцреализма (Александр Фадеев).
Все это так… Только взгляд на эмигрантскую литературу получается какой-то неполный, а возведенные в абсолют клише становятся мифами. Создается впечатление, будто писатели-изгнанники существовали сами по себе – в этаком ящике с песком для штабных учений. А ведь они, хотели того или нет, в большей или меньшей степени вовлекались в литературные процессы стран рассеяния, а через них – и в мировой литературный процесс.
Сборник материалов международной конференции, прошедшей в Доме русского зарубежья имени Александра Солженицына, рассматривает эмигрантскую литературу именно в общецивилизационном контексте. Собственно сама конференция, прошедшая в ноябре 2009 года, была посвящена двум юбилеям: 75-летию вручения Нобелевской премии Ивану Бунину и 50-летию, когда лауреатом был объявлен Борис Пастернак. Но наряду со статьями о лауреатах книга содержит работы о писателях, лишь номинировавшихся на премию, а также материалы о связях изгнанников с их западными коллегами и переводчиками.
В числе авторов можно назвать Лидию Спиридонову и Людмилу Суровову (Москва), Клаудиу Пьералли (Милан) и Дмитрия Токарева (Санкт-Петербург), Бьянку Сульпассо (Рим) и Стефано Гардзонио (Пиза), Ирину Белобровцеву (Таллин) и Анник Морар (Женева), Вячеслава Саватеева (Москва) и Сержа Роле (Лилль).
 Есть стереотип, будто писатели-изгнанники существовали сами по себе. Николай Химона. Отшельник на ступеньках храма. Государственный художественный музей Алтайского края |
Отношения с западными писателями были непростые. Вот, например, несколько характеристик коллег, данных Иваном Шмелевым: «идиот Роллан, отвернувшийся от родины и ею забытый ханжа», «циник» Бернард Шоу, «сноб и слепец» Уэллс, «талант индивидуальный и наблюдатель хладнокровный, без Бога… крепкий мужичок, занявшийся крупным свиноводством» Кнут Гамсун. Субъективно? Да. Но если учесть, что его талант ценился многими нобелевскими лауреатами – Томасом Манном и Редьярдом Киплингом, Сельмой Лагерлеф и тем же Роменом Ролланом, а еще один лауреат Герман Гессе называл Ивана Сергеевича «художником первого ряда», то в контексте подобных похвал слова самого Шмелева свидетельствуют явно не в пользу автора гениального «Солнца мертвых».
Впрочем, нередко подобными характеристиками эмигранты награждали и друг друга – в частности, Бунина. Помимо прозаической зависти представители этой среды, не имея к тому никаких оснований, требовали от Ивана Алексеевича «помощи». И, естественно, выражали недовольство, если их просьбы оставались без ответа. Ироничная Надежда Тэффи даже предлагала создать «клуб обиженных Буниным».
Не столь болезненными были отношения с носителями европейской культуры у талантливого драматурга и теоретика театра Николая Евреинова. Его труды регулярно переводились на европейские языки (в книге приведен список итальянских переводов пьес русского эмигранта, а также перечень постановок и отзывов на них в местной прессе). Евреинова протежировал знаменитый нобелевский лауреат Луиджи Пиранделло, с которым он иногда полемизировал по некоторым теоретическим вопросам. Кстати, на доме на рю Буало в Париже, где жил Евреинов, французским правительством установлена мемориальная доска в честь автора «Истории русского театра». А вот его сосед Ремизов, чьи книги, несмотря на очень сложный язык, тем не менее переводились (и ценились!), такой чести не удостоился.
Также интересна самохарактеристика Владимира Набокова: «Я промотал мечту. Разглядываньем мучительных миниатюр, мелким шрифтом, двойным светом, я безнадежно испортил себе внутреннее зрение». Возможно, и промотал. Вот только то, что он не получил Нобелевской премии, не его проблема, а проблема (и вина!) Нобелевского комитета.
