Андрей Мартынов
Протоиерей Николай Балашов, Людмила Сараскина. Сергей Фудель. – М.: Книжница, Русский путь. 2010. – 256 с.
Бытует утверждение – и довольно спорное, что история не терпит сослагательного наклонения. Поэтому не будет большой ошибкой задаться вопросом: как высокая культура Серебряного века могла бы развиться в дальнейшем, если бы не злосчастные события 1917 года? Один из условных ответов – это культура русского зарубежья, где оказалась значительная часть дореволюционной элиты (Николай Бердяев, Георгий Иванов, Борис Зайцев). Другой – неофициальная культура метрополии (Павел Флоренский, Борис Пастернак, Сергей Дурылин).
Творчество писателя и философа Сергея Иосифовича Фуделя (1900–1977), младшего современника и друга (а в какой-то степени и ученика) все того же Дурылина, показывает возможный алгоритм развития отечественного модернизма. Авторы первой биографии мыслителя протоиерей Николай Балашов и историк литературы Людмила Сараскина детально реконструируют его жизнь. Жизнь трагическую. Три ареста, двенадцать лет ссылок, участие во Второй мировой, извечная нужда и неустроенность. И работа. Обстоятельные труды о Достоевском, Флоренском, славянофилах. Писал в основном уже в конце жизни. Искренне стремился опубликоваться. Но все шло «в стол» или друзьям, а от них в сам- или тамиздат.
Несмотря на то что Серебряный век пришелся в основном на детство героя, Фудель прекрасно чувствовал эпоху, чему свидетельство – его собственные воспоминания. Вот обсуждение доклада Вячеслава Иванова «О границах искусства». Андрей Белый, «подпрыгивая вслед за словами», доказывал, что художник выступает в роли демиурга. На это Вячеслав Иванов ему спокойно возражал, что человеческое творчество отнюдь не всесильно, ибо не способно к одушевлению природы.
Поэтому неудивительно, что направление творчества Фуделя совпадало с вектором основных тем Серебряного века. И это было не механическое повторение или воспроизводство клонов, а творческое, порой немного скептическое осмысление (или переосмысление) наследия. Например, рефлексия по поводу некоторых философских построений отца Павла Флоренского, которого Фудель, между прочим, как мыслителя очень ценил. Писатель критиковал мистический рационализм («головную мистику») автора «Столпа и утверждения истины», его некритичное отношение к Дмитрию Мережковскому. Сергей Иосифович вообще призывал осторожно относиться к учению о софии, восходящему к спекуляциям Владимира Соловьева («метафизическим домыслам»), что, впрочем, не мешало ему с не меньшей осторожностью относиться и к противникам последнего, которых он не без основания упрекал в «тяжелом и безнадежном семинаризме мышления». Впрочем, в полемическом задоре от Фуделя доставалось не только современникам. Чего стоит его характеристика творчества одного из основателей схоластики Фомы Аквинского – «диалектический понос языческого мышления»┘
 В полемическом задоре доставалось не только современникам... Д.Е.Жуков. Спор о вере. 1867. ГТГ |
Конечно, нельзя говорить, что, не будь переворота, отечественная культура развивалась бы именно так, как мыслил Фудель в России или, положим, Бунин в эмиграции. Ведь русское зарубежье болезненно переживало разлуку с родиной, что оставило свой отпечаток. В свою очередь, литература метрополии не избежала определенной оглядки на власть, а потому и самоцензуры. Но даже в таких деформированных формах хочется сравнить ее с первоначальными образчиками Серебряного века и вспомнить риторический вопрос одного из его ведущих игроков – замечательного прозаика Аркадия Аверченко: «Эх, кому это мешало?»
