Андрей Мартынов Иоганнес фон Гюнтер. Жизнь на восточном ветру: Между Петербургом и Мюнхеном. – М.: Молодая гвардия, 2010. – 490 с.
Бывают места, заряженные энергией, которые подпитывают писателей, выступая неким соавтором текста. Для Эрнеста Хемингуэя таковым был Париж – «Праздник, который всегда с тобой», для Максимилиана Волошина – Коктебель.
Для молодого остзейского немца Иоганнеса фон Гюнтера (1886–1973) таковым гением места, genius loci, стал Санкт-Петербург. Гюнтер, сам не чуждый литературного дарования, писавший и стихи, и прозу, стремился познакомить германских читателей с русской литературой. Помимо переводов классики XIX века Гюнтер активно сотрудничал с современными российскими писателями и поэтами. Одновременно печатался в «Аполлоне», став не только сторонним наблюдателем, но и активным игроком Серебряного века. Двойная перспектива – взгляд со стороны и одновременно изнутри литературного процесса – придает воспоминаниям дополнительный объем, делает их более информативными.
Ценность русской литературы для мемуариста заключалась в сакральной окрашенности. Иоганнес видел в ней возможности, способные оздоровить постаревшую европейскую культуру. Ведь русская культура всегда оставалась частью европейской, что Гюнтер подтверждал портретами многих представителей Серебряного века.
Например, поэт и теоретик символизма Вячеслав Иванов: «Его рыжеватая грива, придававшая его львиной голове что-то вроде ореола, его белесая бородка и всегда черный наряд придавали ему вид человека какого-то другого столетия. Ему было в ту пору сорок, он был высок, широкоплеч, у него была раскачивающаяся походка, светлые доброжелательные глаза, близоруко щурившиеся за смешно подпрыгивавшими стеклышками пенсне, и высокий голос. Он обладал колоссальными знаниями, в совершенстве владел как минимум восемью языками и нередко мог, сам того не замечая, переходить с одного языка на другой – они ведь все были ему как родные┘ Гете, особенно «Фауста», он знал наизусть».
Но не только литературная элита привлекала к себе взгляд Гюнтера. Вот другой его портрет – художника Константина Сомова. «Среднего роста, почти миниатюрный, с теплым, добрым взглядом, изящными руками и умным, насмешливым ртом, он принимал живейшее участие во всех разговорах, ни на один миг не отрываясь от своей работы над очередным портретом. Всякая проведенная им черточка ложилась куда надо. Наблюдать за ним было одно удовольствие. И насколько точен он был в рисовании – Сомов, несомненно, один из лучших графиков того золотого века русской графики, – настолько же точен он был в своих репликах; я думаю, что за всю жизнь мне не встретился лучший слушатель, чем он».
А вот не столь комплиментарная зарисовка поэтессы Анны Ахматовой: «Она была очень худой, почти тощей, у нее было бледное, слегка смуглое лицо с носом ацтека, ярко-алые, тонкие губы и слишком серьезные глаза, злато-зеленые, как мне тогда показалось; позднее я обозначил этот цвет иначе – как каменно-серый, цвет редкий, встречающийся только у темпераментных терьеров. Длинные тонкие руки. Длинные кисти с острыми пальцами. Несколько великоватые ноги в лаковых туфлях┘ Красива? Нет, она не была красива, но привлекательна необычайно. Она завоевывала, не прилагая ни малейших усилий, как бы лениво; но всегда безошибочно чувствовала, какой производит эффект┘ В ее стихах тлеет уголь скрытой чувственности, о которой она пишет даже слишком часто. При всем том я полагаю, что она была, в сущности, натурой холодной и что там речь могла идти скорее о неутоленной духовной страсти┘ Какой она была в душе, знают, вероятно, немногие. Я думаю – умеренной, самодостаточной, немного меланхоличной. С религиозными наклонностями, но без истинной веры. Ее религией была поэзия».
Следует отметить, что Гюнтер старается быть объективным – и это ему, как правило, удается не в последнюю роль благодаря самоиронии. Хотя это не защитило его от личных оценок, которые, впрочем, мемуарист всегда оговаривает, и от элементарных ошибок. Так, Гюнтер неоднократно подчеркивал честность и порядочность поэта, прозаика и переводчика Михаила Кузмина. Однако опубликованная недавно его переписка с будущим советским партийным функционером Георгием Чичериным говорит скорее об обратном.
Поэт, эмигрант второй волны Дмитрий Кленовский вспоминал весной 1964 года, что Гюнтер «и сейчас только и живет, и дышит что русской литературой и воспоминаниями о России». Что ж, ему действительно оставались лишь воспоминания. В отличие от Хемингуэя он не мог вернуться на свой праздник.
