Сергей Шаргунов Что мы знаем про Карла Маркса? Он первый, кто пустил «трамвай желаний» по стальным рельсам рациональной теории. Он сумел скрестить сказку социалистов-мечтателей о счастье и справедливости с жесткими экономическими формулами, позаимствованными у капиталистических практиков. Построил «Город Солнца» не на песке романтизма, а на угрюмом фундаменте «Капитала», скрепленном цементом научных максим «прибавочная стоимость», «обобществление средств производства», «товар-деньги-товар»┘ Но главным был все-таки не базис, а та искрящаяся на солнце, летящая к рваным облакам надстройка, имя которой – вера в лучший мир.
Он считал, что религия – зло, деревня – зло, нации и границы – зло, что есть реакционные народы, что колониализм целесообразен как элемент развития капитализма до гнилого упора. Эти спорные суждения представляются частностями рядом с центральной идеей всех его писаний – сделать жизнь людей справедливее. Чтобы люди жили лучше, чтобы одни не наживались на других, чтобы глобальные ценности торжествовали над алчными рефлексами.
Буквально понятый Маркс ошибся. Где мировая революция? Где апокалипсис рыночной системы? Где фатальное обнищание «европейского пролетариата»? Есть ли такой осязаемый класс среди европейцев? Ожидание волшебного торжества теорий Маркса было свойственно его апологетам, особенно русским, почти как вера во второе пришествие с часу на час ранним христианам. Но апостасийный надрыв, убежденность, что вот они – последние времена, сыграли не последнюю роль в распространении христианства. Так же на бытие человечества повлияло сознание ученого бородача. Ведь в том числе под влиянием марксовых идей, посеянных им фобий, страстных верований, сомнений мир изменился. Рыночное общество сдвинулось в сторону социальности, а едва ли не половина земли попробовала строить коммунизм. Винить Маркса в чудовищных практиках насилия не приходится, а вот пророком «социальной справедливости» назвать его можно.
Вот и получается: сложные и многомудрые теоретические доводы отпадают в архив, и трепещет нетленно и голо один нерв – романтики. Маркс впадает в детство, возвращается в юность. Был Карл поэтом. Во всех его идеях был бунт. Сначала верил в Христа и сочинял пылкие проповеди. Потом рванул в «Антихристов хилиазм», упражняясь в сатанинских стихах и выкликая духов мятежного братства наперекор «произволу Творца». Затем увлекся материализмом, добиваясь прочного общественного блага и отрицая любую мистику. Три разных Маркса. Все они – поэт.
Маркс-христианин: «Сочетание со Христом внутренне возвышает, утешает в страданиях, успокаивает и дает сердце, открытое человеческой любви. Сему великому, благородному не из-за честолюбия, не из стремления к славе, а только ради Христа!» Прямо-таки слова не потомка поколения раввинов, которым он так бросает вызов, а проповедника-златоуста.
Но – новый этап. Сатанизм как вызов самому себе. «Я утратил небо и прекрасно знаю это. Моя душа, некогда верная Богу, предопределена для ада». (Стихотворение «Бледная девочка».) Перевернутый крест – знак абсолютной жертвенности – не отбрасывается, а становится мечом абсолютного мятежа. Гибнуть – так с музыкой. «Адские испарения поднимаются и наполняют мой мозг до тех пор, пока не сойду с ума и сердце в корне не переменится. Видишь этот меч? Князь тьмы продал его мне». (Стихотворение «Скрипач».) Это самый художественно насыщенный этап в биографии Карла. Тоска по недостижимости идеала и оттого – перечеркивание людей, которых он желал любить, но которые обречены: быть неисправимыми и смертными.
Все сильнее и смелее я играю танец смерти,
И он тоже, Оуланем, Оуланем –
Это имя звучит как смерть.
Звучит, пока не замрет в жалких корчах.
Скоро я прижму вечность к моей груди,
И диким воплем изреку проклятие
всему человечеству┘
(Поэма «Оуланем»)
И, наконец, атеист. Вчерашний поэт превозмогает нигилизм. Теперь он – автор спасительной теории человеческого счастья: материя первична и ее куски могут быть справедливо поделены. Карл закрывает глаза на противоборство неведомых сущностей и выводит формулу, в которой между тем сквозит агностицизм, теплится заигрывание с тайной, звенит бодро гимн войне. «Критика неба, – пишет он, – превращается таким образом в критику земли, критика религии – в критику права, критика теологии – в критику политики». То есть он не готов говорить об «абстрактном», о небе, он воюет против «земных институтов», сращенных с эксплуататорами. Да, есть тут кокетливый агностицизм. Поэзия, которой никак нельзя без тайны┘ И бунт. Бунт против основ общества, взятого целиком.
Маркс был одержим идеальным.
Таким его полюбили у нас.
Голова поэта (кстати, гуляки и дебошира) с битниковскими гривой и бородой произрастает в самой сердцевине Москвы.
Можно вспомнить язвительное по отношению к нам стихотворение Вяземского «Русский бог», переведенное Герценом именно для Маркса.
К глупым полон благодати,
К умным беспощадно строг,
Бог всего, что есть некстати,
Вот он, вот он, русский бог.
Бог всего, что из границы,
Не к лицу, не под итог,
Бог по ужине горчицы,
Вот он, вот он, русский бог.
Бог бродяжных иноземцев,
К нам зашедших за порог,
Бог в особенности немцев,
Вот он, вот он, русский бог.
Знал ли Маркс, читая листок с этим стишком, что смотрится в историческое зеркальце?
Нам каяться не надо. В идеализме – истоки и смысл русского коммунизма, где Маркса хоть и чтили как святителя, но кровью жизни была безумная, переливающаяся солнцем, призрачная надстройка романтического братства, а не сухой экономический базис, первично было сознание сказочное, а вовсе не то трудное бытие, которое давило коленом на грудную клетку.
В этом смысле Маркс – русский. Потому что поэт.
