Лев Пирогов Владимир Спектр. Face control. - М.: Ad Marginem, 2002.
Если бы на поле русской литературы не схлестывались, роняя позументы и капли из носу, целые армии, книга Владимира Спектра обязательно бы стала событием. Очень уж она "исторична". Очень уж разоблачителен ее пафос. Но армии схлестываются, щепки летят, и оглохшие от грома орудий интенданты видят в ней лишь "беллетризованный дневник российского яппи". Этакого Кристиана Крахта второй свежести. То ли им дым глаза застил?
Свобода приходит ногами
Краткое содержание: девяностые годы. Некое "я" руководит рекламной фирмой, расположенной в неслучайном месте: на улице Наметкина, где происходило действие романа Ю.Латыниной "Охота на изюбря". Эта "Охота" была бы главной книгой десятилетия, кабы не появилась в чересчур попсовом издательстве.
The wrong time, the same place. У Латыниной на Наметкина лили кровь и работали. У Спектра - ждали вечера, чтобы пойти в клуб. И те и другие, как могли, приближали российский капитализм. Первые сверху, вторые снизу. Симпатии "прогрессивной литературной общественности" были всецело на стороне последних.
Пафос эпохи, казалось, состоял в том, чтобы воспитывать в людях здоровый индивидуализм. Заменять озабоченность мировыми проблемами (из-за которой у нас, известно, сложилась "великая культура без великой цивилизации") озабоченностью проблемами частными, семейными, личными. Изживать проклятую советскую стадность. Тренировать категорический императив. Всякие там "олигархи" с их малоинтеллигентными разборками только портили эту идеальную умозрительную картину. Мы ведь не для того побеждали в 1991 году, чтобы делить "финансовые потоки"! И литературным героем времени должен был стать частный человек под бременем обрушившейся на него Свободы, а не какой-то там "индустриальный барон"┘ побочное явление нашей победы.
Олигарх Чичиков
Между тем литература нуждалась как раз в обратном. Переломным историческим эпохам соответствуют периоды эпического воодушевления, а эпический герой надындивидуален. И, как ни парадоксально, таким героем должен был стать именно "индустриальный барон". Ведь идея власти и богатства, которой он служит, это идея надличностная - ради власти он готов отдать жизнь. (Вместо доказательства: Павел Иванович Чичиков, у которого вовсе не было никакой "души", легко стал героем поэмы, а можно ли представить таковым Онегина или Печорина?)
Так и возник пресловутый литературный кризис 90-х. Какая ерунда - падение тиражей! Некрасовский "Современник" в лучшие свои времена не набирал и семи тысяч - это меньше, чем у нынешних толстых журналов!.. Однако тогдашнее литературное сообщество было озабочено выстраиванием литературной модели национальной идентичности (вопрос о самобытности русской литературы был равен вопросу о народности российского образованного сословия), а нынешнее существует вне системы надындивидуальных ценностей и традиций.
Для эпического литературного героя характерен нравственный конфликт частного лирического "я" с собственным "суперэго" - конфликт, требующий самоограничения и даже самопожертвования. Историческая и социальная мотивация (пусть это всего лишь тяга к власти, выраженной в богатстве) побеждает личную мотивацию. В результате складывается устойчивая система надындивидуальных ценностных ориентаций и традиций - именно так западное "гражданское общество" выросло из протестантского религиозного эгоизма. Совсем другое дело - воспетый литературой 90-х психический дискомфорт, происходящий от невозможности заполнить сферу "суперэго" каким-либо конкретным содержанием.
Но не ближе, чем тело
Вернемся к нашим баранам. Повесть Владимира Спектра наилучшим образом иллюстрирует вышесказанное. Герой ее всячески стремится к ценностям индивидуалистичного бытия. Он нравственно свободен от работы и от семьи, не занимающих в его душе чересчур много места. Компанию его эмансипированному сознанию составляет только тело со своими потребностями. Потребности у тела простые - трахать любовницу с идиотской фамилией. Некоторые рецензенты (да и сам герой - местами) думают, что это любовь. Я их искренне поздравляю.
Собственно, всю фабулу повести составляют размышления героя о себе, о том, как ему хочется трахаться, и о том, какая тварь эта его любовница, не желающая соответствовать столь возвышенному желанию. Герой назначает ей "стрелки" в разных ночных клубах, а она то приходит, то нет. Если нет - возникает нравственный конфликт чудовищной силы, подвигающий героя на такие вот, например, высказывания: "Обидно, что я, еврей, который родился в мрачной холодной стране, виноват, потому что до сих пор не слил из нее, как бы стыдно ни было называться россиянином". Цитировать можно страницами.
Ловля форели
Между тем для многих читателей воспетый в повести образ жизни тоже сродни "великой эпохе". Все же в середине девяностых был "стиль". Унисекс, флуоресцентные маечки и обтягивающие штанишки. Рейв, экстази, журнал "Птюч" и клуб "Пропаганда". Группа "Ноль" и вездесущее Prodigy. Отечественный аналог кислотных шестидесятых, "психоделической революции". Какое-никакое, а прошлое. Так наши папы и мамы скучают по песням Ободзинского и первомайским демонстрациям.
В самом деле, чем было плохо? Танцы под баян, шпроты и пошехонский сыр, для детей - вода "Буратино", потом быстренько хоккей с чехами и "Белое солнце пустыни" - на съедобное┘ Однако удача автора повести состоит не в том, что он, крылышкуя золотописьмом, приколол к бумажке десять лет утраченного времени. Удача в том, что ему удалось (вольно или невольно) продемонстрировать содержание и смысл эпохи - глубочайший духовный кризис поколения, насильно выброшенного идеологами из истории. Как рыба на льду - валяется и зевает.
Чтобы окончательно оправдать название, вспомним еще вот о чем. В силу пестроты и бессмысленности минувшего десятилетия слово "муть" приобрело не свойственное ему конструктивное значение - в глагольной форме. "Замутить тусу" - организовать встречу, создать сообщество. "Намутить бабла" - насобирать денег. Ну и так далее.
