Зеленый свет над Красными воротами

Михаил Айзенберг. За Красными воротами: Книга стихотворений. - М.: Проект О.Г.И. ("Поэтическая серия клуба "Проект О.Г.И."), 2000. 56 с.

Один из сюжетов новой книги стихотворений Михаила Айзенберга - ощущение тихого сдвига внутри течения времени и реальности. Не кончается, не сходит с ума, но снимается с мест, как толпа беженцев. События не совпадают с их возможным значением, а слова не совпадают с собственным смыслом. Значимыми оказываются интонация и то, что происходит за интонацией, ее глубинные токи - ощущение сдвига: "Я приезжий, я нездешний. / Ради видимости внешней / Дай мне верную наводку / <...> / Отпусти меня на Волгу! / Отпусти меня на волю".

Есть в этом некое подвывание - как в русской народной песне: "То не ветер ветку клонит┘" Не произносится, а добавляется с музыкой что-то вроде "ой┘" - ощущение безысходности и в то же время возможности жить дальше. У Айзенберга эти ощутимые сдвиги смысла и задают масштаб события, в них всякий раз заново начинается-продолжается постоянная работа.

В русской поэзии такое смысловое усилие имеет свою традицию - и не одну. Для Айзенберга и важны сразу несколько традиций. В случае с книгой "За Красными воротами" это поздний Фет ("И мечется еще, приюта не найдя / Грачей встревоженное стадо"), поздний Мандельштам, отчасти "лианозовская школа" (больше всего Ян Сатуновский и Всеволод Некрасов); существенен также опыт эмигрантского Ходасевича и обэриутов (в первую очередь Александра Введенского).

В книге много Москвы, столицы с точной топографией (это и раньше было свойственно Айзенбергу - "Ты прости, что не смог / отойти от Покровки-Солянки"). Вероятно, Красные ворота значимы для автора, и это "вероятно" - особая черта книги: в ней есть намеки на очень личные обстоятельства, которые никак не поясняются. Отчасти обстоятельства можно "вычислить", что-то зная об авторе, что-то предполагая, исходя из его поколения и места жизни, но такое вычисление всегда остается гадательным. Как ни странно, в зыбкости личных намеков тоже ощутимо личное усилие. Есть очень субъективные (и в то же время, кажется, пронизанные общим, важным не только для тебя значением) душевные движения, которые пропадают, если пытаться их объяснить или прокомментировать. Айзенберг об этом уже писал:

┘имя, названное внутри,
сеткой идет по коже.
Первый же камешек подбери,
и сразу прочтешь: "Я тоже".

С вещами из прошлого встретиться невозможно: они уже "вещицы потемневшие, ничьи". Встреча возможна иная, внезапная и случайная, с "перелетной водой" в пруду. Вот эта встреча и остается.

События, происходящие в книге, развиваются в присутствии смерти, и не только смерти, но и просто исчезновения, забвения. (Может быть, Красные ворота - еще и намек на переход между мирами, то есть смерть и рождение, и не важно, связана ли для автора идея такого перехода с реальными Красными воротами или нет.) Действительность надтреснута, в ней проступают какие-то общие несостыкованность и раздерганность. "На бульваре с незамеченным изъяном┘" При этом персонаж книги (не "лирический герой" в традиционном смысле слова) постоянно оказывается включен в общий хор-разнобой этих надломленных вещей и людей.

При отношениях с людьми очень важным оказывается непонимание. Непонимание, точнее, неполное понимание - как раз и есть свидетельство связи с другим человеком. "Не зови ее, она тебя не слышит. / С отражением играет понемножку, / обыграет, и, задумчивая, слижет / клейкий обморок, испачкавший ладошку".

Непонимания, несостыковки рождают ощущение красоты. Не декадентская красота распада, нет. Просто вот в этих расходящихся "стыках" обнаруживается текучая радость; если ее попытаться узнать в лицо, увидеть, она оказывается неверной, она странна и горька. Лишь прощаясь с ней, опознав ее как уходящую и слегка чужую, можно почувствовать в ней радость.

Постоянные мотивы книги - вода и снег. Персонаж книги ощущает себя живущим на морском дне, покрываемым волнами. Вода - весть о том, что у человека есть нездешняя родина, но вода - и знак постоянных перемен.

"Человеку снится, что он живет, / как разумный камень на дне морском, / под зеленой толщей великих вод / бесконечный путь проходя ползком". Это море есть внутри каждого из нас, но такое описание, как у Айзенберга, является уникальным и в некотором смысле предельным. Уникальна степень сосредоточенности на этой погруженности - и восприятии ее как неизбежности. И еще - на стремлении отстоять подводную позицию, позицию, при которой человек говорит от лица "разумного камня" и "глубоководного мха".

Так проступает еще одно свойство сдвига и расхождения в мироздании: в основе этого сдвига - переживание многолетней, может быть, даже бесконечной длительности. Существование тайное, но не одиночное: "под водой" может оказаться любой человек или предмет, и человек - подводный лес одновременно обращается к миру и к другим людям. Терпение - необходимый, но не главный атрибут стоического движения. Главное - в этой долгой ситуации продолжать свидетельствовать о том, что снег может в любой миг сдвинуться, а давно растоптанная чьими-то ногами шапка до сих пор вызывает боль, как потерянная часть жизни. Продолжать всматриваться. Все время всматриваться сквозь это ощущение тектонического, медленного расхождения. Тогда человек и пейзаж могут сказать друг другу о том, что происходит вокруг.

Как тихий дождик на болоте
не ходит, сеется чуть-чуть -
тревога ложная колотит
и когтем задевает грудь.

На стаю легких времирей.