Александр Неклесса
Повседневная реальность в Сирии, как и на других конфликтных территориях, – руины и страдания. Фото Reuters
Нам нужно сосредоточиться на достижении своих целей.
А цели эти – в ослаблении и в конечном счете в уничтожении ИГИЛ.
Наша задача – уничтожить этот зловещий культ смерти.
Борис Джонсон,
мэр Лондона
Ленивое солнце не слепит глаза,
в лесах – щебетанье птах,
Но скоро над ними пройдет гроза, ведь завтра – в моих руках!
Фред Эбб,
песня из фильма «Кабаре»
Социальным камертоном прошлого века была революция масс, приведшая к феномену индустриального государства и этатизации политических режимов. Индустриализм реализовал массовое производство копий, создав изобилие дешевых вещей, что, в свою очередь, обесценивало знаковую систему классовых различий: продукты и услуги – от костюма до образования – стали приобретаться по заметно сниженным ценам, создав широкую социальную страту – средний класс. Потребность в узко образованных профессионалах, необходимых для функционирования мировой политической и экономической фабрики, равно как и растущий дискреционный доход трудящихся, взламывали классовые перегородки, обращая прежнюю стратификацию в пеструю социальную мозаику.
Сообщество людей знания также претерпевало трансформацию: акцент смещается с познания на использование, социальное лидерство переходит от мыслителей к инженерам. В массовом обществе эрзац-элита становится лидером масс, государство обращается в политическую машину, властный субъект преображается в картель, регулируемый конкуренцией его частей: партий или кланов в зависимости от степени демократизации общества.
В начале нынешнего столетия мы наблюдаем глобальную и универсальную реконструкцию социокосмоса, политического и экономического мироустройства. Усложнение социальной и технической оболочек цивилизации привело к постиндустриальному перевороту, революцию масс сменяет восстание элит, преимущество переходит к высокоадаптивным самоорганизующимся системам, способным выживать и эффективно действовать в сложных обстоятельствах, вплоть до ситуаций критической неопределенности. Вместе с тем одной из актуальных проблем становится многолюдье человеческой вселенной, экспансия деколонизированного, трансграничного Юга, сотрясающая архитектонику цивилизации.
От гибридных войн к гибридному статусу мира
ХХ век был веком перманентной революции, XXI столетие рискует стать временем перманентной войны. По крайней мере в российском космосе сценариями надвигающейся войны все активнее вытесняются картины мирного сосуществования и созидания. Вместе с тем пересмотр прежнего понимания этого института, его технологий и релевантного инструментария – повсеместное явление.
Универсальная трансформация социальной вселенной коснулась пространства военных операций, формируя здесь новую норму, используя новые средства и создавая новые угрозы. Происходит усложнение и диверсификация института войны, изменение ее типологии: горячая – холодная – гибридная. Понятие «гибридная война» приобрело актуальность, распространилось, стало даже по-своему модным после присоединения Крыма к России, военных действий в Донбассе, нарастающей турбулентности, связанной с феноменом «Исламского государства» (запрещенной в России террористической организации). Главы министерств иностранных дел Североатлантического альянса приняли обновленную стратегию по противодействию гибридным угрозам, а генеральный секретарь блока заявил, что на данный момент НАТО сталкивается «с самыми большими проблемами в сфере безопасности за поколение». Йенс Столтенберг с долей сарказма охарактеризовал специфику гибридной войны следующим образом: «Конечно, в гибридной войне нет ничего нового. Она стара, как троянский конь. Что отличает ее, так это то, что масштаб больше, скорость и интенсивность выше, и то, что она происходит у наших границ».
Различия, однако же, наблюдаются, и в сложном социальном тексте органично соприсутствуют субъективные позиции, иррегулярность и нечеткость, а транспарентность предполагает порой выход в зазеркалье. Эклектичный, неопределенный статус постсовременной войны – элемент общей трансформации социокосмоса, постепенного погружения в состояние динамической неопределенности «ни мира, ни войны». Заместитель генерального секретаря НАТО Александр Вершбоу так определил содержание феномена с конкретизацией его характерных черт: гибридная война, по его мнению, «сочетает в себе военную угрозу, скрытую интервенцию, тайную поставку оружия и систем вооружения, экономический шантаж, дипломатическое лицемерие и манипуляции в средствах массовой информации вкупе с прямой дезинформацией».
Гибридная война – это сумма агрессивных действий, расширяющих возможности конвенциональной политики вкупе с использованием разнообразных средств, предназначенных для подчинения либо деструкции противника, деконструкции нежелательных обстоятельств, реорганизации существующего или утверждения иного порядка. Усложнение пространства военных операций, многообразие нетрадиционных инструментов указывают на императив интеллекта (wise power), важность широкой и умелой координации при проведении комплексных силовых акций. Происходит переосмысление оккупации как социокультурной реконструкции, уклонение от овладения территориями и прямого кинетического взаимодействия, появляется сдержанность в вопросах совершенствования традиционных военно-технических средств в случае экономической нецелесообразности их применения. Растет значение нетривиальных активов, преадаптации, открытости и готовности по отношению к непредвиденным и чрезвычайным обстоятельствам (contingency operations), стремление к быстрой мобилизации, управлению графиком событий, подвижному властно-правовому консенсусу, наличию и демонстрации моральной силы.
Эффективная преадаптация – это сумма целенаправленной разведки, анализа и действий по освоению будущего (проактивность), устранения, нейтрализации надвигающихся угроз (превентивность) и опережающего, упреждающего заполнения вскрывшихся ниш (преэмптивность). Меняется методология управления конфликтом, формулируются инновационные методы анализа и действия: матричный, рефлексивный, точечный, аттрактивный (рефлекторный мультипликатор), синергийный – включающий в операциональное планирование ценностный компонент. Важно не само по себе наращивание технических средств и усилий, а точный выбор действий или удержание от действий в нужный момент, в нужном месте и, главное, в нужном направлении. В общем, «Бог не на стороне больших батальонов, а на стороне метких стрелков» (Вольтер), и выигрывает соревнование не тот, кто бежит быстрее, а тот, кто движется в правильном направлении.
Пространство комплексных операций
Пример гибридного сюжета – нынешняя ситуация в Сирии, где пересеклись несколько регистров темы: глобальный, региональный, конфессиональный, этнонациональный, постмодернистский – и это далеко не исчерпывающий список.
Интеграция данных пространств в общественном сознании в один узел связана по преимуществу с магнетизмом феномена «Исламского государства» (ДАИШ – al-Dawla al-Islamiya fi al-Iraq wa al-Sham) как суммы явлений: геополитического и геокультурного футуризма, инновационного характера этого политического организма, распределенного множества его подвижных территорий, растущего числа присягающих на верность, страха Европы перед «невидимыми бригадами» в переселяющихся миллионах, предчувствие травмирующего культуршока. Но содержание событий шире очевидных границ феномена.
Комплексный конфликт в Сирии объединяет и фокусирует в сюжете суннито-шиитское противостояние, баталии основной массы населения с алавитским правящим меньшинством, действия вооруженной сирийской оппозиции, самостоятельно и совместно с курдской милицией (Свободная сирийская армия/Демократические силы Сирии), интернациональных салафитских и джихадистских формирований - все, что представляет различные грани внутреннего национального и конфессионального кризиса.
Но это еще и международный конфликт, в котором участвует с сентября прошлого года коалиция во главе с США, объединившая более 60 государств, действуя как против режима Асада, так и против ДАИШ. И выделившийся из нее на днях военный антитеррористический союз 34 исламских стран во главе с Саудовской Аравией, министр обороны которой объявил, что исламский альянс будет координировать усилия по борьбе с терроризмом в Сирии, Ираке, Ливии, Египте, Афганистане и противостоять не только «Исламскому государству», но «любой террористической организации, которая появляется перед нами». Это также защита режима Асада Россией одновременно с ее действиями, направленными против ДАИШ. Присутствуют в событиях иранские Стражи исламской революции, «Хезболла», спорадические хирургические действия совершает Израиль. Очевидно, турецкое противодействие как режиму Асада, так и прогрессирующей автономизации курдов – дополнительный слой краски на ближневосточной палитре.
Поддержка Турцией туркоманов и возникший российско-турецкий кризис отношений привели к серьезному военному инциденту, способному расширить рамки конфликта и перевести стрелки на иной уровень мировой политики, поскольку эта страна состоит в НАТО. Участившиеся в текущем году нарушения воздушных границ блока в различных географических широтах переросли в критическое событие, когда страна – член НАТО сбила боевой самолет ВВС РФ. Партнерство Россия–НАТО за последние два года уже заметно сместилось в сторону былого блокового противостояния, прочерчивая восточную дугу нестабильности североатлантического блока по линии Россия–Донбасс–Крым–ДАИШ–Сирия.
ДАИШ – это одновременно вызов ценностям модерна, причем не только со стороны конфессиональных и традиционалистских интерпретаций, и вызов весьма своеобразный, постмодернистский, содержащий собственную игровую и ценностную компоненту, что не слишком очевидно. В согласии с канонами общества спектакля эклектичная реальность «Исламского государства» может быть интерпретирована и позиционирована как инновационный социальный проект в стилистике a la «Дюна». Присущие ему активизм, акционизм, футуристичность, элементы политического франчайзинга и даже спорадически вылетающие «черные лебеди» вызывают соответствующий резонанс в среде людей (особенно молодежи), фрустрированных нынешним статусом цивилизации.
Макабрическая версия «путешествия на Восток» мыслится и реализуется симпатизантами и прозелитами как исход из постылого существования, конвертация социального отчуждения в культурное с обретением карты желаемого будущего, а джихад прочитывается как изменение индивидуальной судьбы и мира, как личностный и социальный переворот. В результате количество иностранцев-боевиков в рядах ДАИШ за последний год практически удвоилось и оценивается в настоящий момент приблизительно в 30 тыс. из 86 стран (в том числе приблизительно 5 тыс. из России).
Токсичная государственность: от Донбасса к ДАИШ
Феномен «Исламского государства» – в значительной мере исламский лишь постольку, поскольку реализуется в исламском мире. Внешняя оболочка, экзотичная феноменология нередко прикрывают сущностные черты явления и его типологическую генетику.
Токсичное государство (toxic state) не впервые возникает в военно-политической повестке современности, представляя чаще всего постколониальный или постимперский лимитроф как травматическую инклюзию в современном тексте. Порой осколки имперской деколонизации настигал особый, «девятый» вал деконструкции, они оказывались во власти догоняющих волн кровавых этнонациональных конфликтов, разрушавших на сей раз локальных империалистов. Состоявшееся национальное государство сковывает подобные тенденции, в то время как кризис идентичности высвобождает их. Кроме того, дефекты национального строительства смыкаются с трещинами нынешнего мироустройства, приводя в отдельных случаях к локальным обрушениям цивилизации.
Можно сопоставить феноменологию «Исламского государства» с феноменами ДНР–ЛНР (лимитроф Российской и советской империй) либо другими «пузырями земли» – горячими площадками современности, их характерные черты:
– зыбкие, подвижные границы контролируемых территорий, инволюция к этно/конфессионально ориентированным городам-государствам и дробящимся социокультурным сообществам;
– фундаменталистское/постмодернистское прочтение культуры/конфессии, деятельный утопизм;
– использование трофейных элементов захваченной государственной инфраструктуры, оборудования, технологий, бюрократического аппарата, баз данных, финансовых и производственных активов;
– перманентное ведение гибридных боевых действий различной интенсивности, при несоблюдении законов войны и неразборчивости в отношении атакуемых целей, применяемых средств, включая средства с непредсказуемым, потенциально катастрофическим результатом («черные лебеди»);
– политическое и боевое противоборство конфликтующих полевых командиров;
– антропологический пылесос, действующий как внутри территорий, аккумулируя представителей специфических сообществ и психологических типов извне (фанатизм, идеализм, инфантилизм, адреналиновая зависимость, асоциальные наклонности), так и в реверсном режиме, экспортируя социальный травматизм, провоцируя аксиологический и политический кризис;
– казнь военнопленных, заложничество;
– участие несовершеннолетних в военизированных подразделениях;
– гендерные эксцессы;
– трофейная экономика как основа жизнедеятельности;
– коррупция;
– наркотрафик, контрабанда, торговля людьми и оружием;
– в социальной сфере насилие замещает конвенцию;
– рестрикции, системное нарушение прав человека;
– психологическая и санитарно-эпидемиологическая дестабилизация;
– массовые беженцы и переселенцы;
– культурная инверсия, эклектика, цивилизационная деградация, социальная неоархаизация.
В данном контексте вспоминается травматическая инклюзия, возникшая в начале 90-х годов на Балканах и также представлявшая сумму лимитрофов Австро-Венгерской и Османской империй (а также союзной Югославии). Но эти деструктивные процессы были остановлены силовым образом на основе дейтонских соглашений и последующего умиротворения региона.
Воплощение утопий
Является ли «Исламское государство» исторической новацией? Ретроспективный анализ позволяет увидеть аналогичные процессы, разворачивавшиеся в отчасти схожих обстоятельствах, но представленные историей в других одеждах.
Генезис больших социополитических проектов связан с попытками реализации утопий, основанных на той или иной разновидности милленаристских идей. И сопровождавшихся шокирующей феноменологией, имеющей схожие черты с характеристикой токсичных инклюзий. Утопизм рождает химеры, видения «Небесного Вавилона»; химеры силятся обрести телесность, а если это оказывается затруднительным, то пытаются, подобно Виктору Франкенштейну, сшить тело из плоти и достояния многочисленных жертв. Так, заря Реформации была окрашена в кровавые тона уже гуситскими войнами, таборитами Яна Жижки, «движением башмака» и, наконец, крестьянской войной в Германии, увязнувшей в конфессиональных и социальных противоречиях. А ряд черт теократической государственности ДАИШ можно разглядеть в истории становления и упадка наводненной беженцами Мюнстерской коммуны.
На Дальнем Востоке можно приглядеться к временному успеху восстания ихэтуаней в колонизируемом, разделяемом на части Китае. Пронизанное мистицизмом антиколониальное политическое движение охватило огромную территорию и в какой-то момент овладело имперской столицей. Для умиротворения мистико-националистического сообщества, массово уничтожавшего иноверцев-христиан независимо от их этнического происхождения, потребовались усилия военной коалиции восьми стран Запада и Востока.
О преодолении порога новой реальности заявила в начале ХХ века группа революционеров в России, позиционировавшая себя после взятия власти как растущее футуристическое образование потенциально глобальных пропорций, став отцами-основателями идеологического режима, окрасившего зарю новой эры красным цветом террора.
Список со всей очевидностью далеко не исчерпывающий: достаточно вспомнить сценарии и реалии Ordnung’а…
В чем же уроки сирийского сюжета? Отвечая на вопрос, уместно вспомнить и о других вызовах, криптограммах сложного мира: длящемся военном конфликте на территории Европы – в Украине; трагическом исходе людей Юга и европейских опасениях относительно собственного «синдрома Франкенштейна» – перемене стиля жизни, режима безопасности, миграционного, федеративного статусов; пертурбациях энергетики, прочих ловушках мировой дисгармонии. В глобальном обществе при определенных обстоятельствах локальные или региональные кризисы способны приводить к каскадно развивающимся процессам универсального толка, вовлекая в водоворот событий возрастающее число участников и завершаясь радикальными изменениями. Или, что не исключено, разрушением системы. Сегодня событийные траектории сопряжены с критическими обстоятельствами: совершаемые действия могут вызвать цепную реакцию, затрагивая саму будущность мировой системы.
