Леонид Милов
НАСКОЛЬКО мне известно, капиталистические отношения проникали в сферу сельского хозяйства во всем мире (за редчайшими исключениями) лишь в тот момент, когда промышленность достигала столь зрелой стадии развития, что начинался перелив капитала в отрасли, сулившие доход выше средней нормы прибыли. И, конечно, капитализм никогда в своем генезисе не был связан первично с сельским хозяйством вообще и земледелием в частности. Знаменитые английские "огораживания", роль которых, как теперь выясняется, была в литературе несколько преувеличена, явились прежде всего отражением первых шагов развития текстильной промышленности во Фландрии и соседних регионах.
Такой ход событий был продиктован прежде всего тем, что в земледелии ведущую роль играл переменный капитал, то есть цена рабочей силы, а не постоянный капитал (а именно этот, последний, и был всегда своего рода опорой капиталистического накопления и стремительного расширения производства).
Вместе с тем странные преобразования последних 15 лет почему-то начались прежде всего с резких изменений в организации сельскохозяйственного производства, разрушивших традиционно хрупкий для России потенциал земледелия и скотоводства. В довершение же этого задуманное с целью обновления оборудования и технологий сокращение промышленного потенциала страны лишило наше внезапно рухнувшее сельское хозяйство последних шансов на обновление и обретение своей, отечественной, неизмеримо более дешевой и неприхотливой в российских условиях техники. В итоге возник тупик. Сельская Россия дает теперь стране едва ли не 50% необходимого ресурса продовольствия, не говоря уже о сырье для текстильной промышленности и т.п.
В поисках выхода вот уже несколько лет газеты и телерадиокомпании щебечут об эффективности еще одного спасительного для России средства: купли-продажи сельскохозяйственных угодий. Причем немедленный результат этого мероприятия рисуется в виде широчайших возможностей банковского залога земли под ссуду. А ссуда - это якобы мгновенное обретение и трактора, и комбайна, и удобрений, и т.д. и т.п. И никто при этом не в состоянии четко уяснить, что под эффективный залог земель нужны колоссальные в масштабах страны средства, которых у государства, не говоря о "новых" собственниках, нет даже для скромного обновления оборудования и развития разваленного промышленного производства. Взращенный же в 90-х годах торгово-ростовщический капитал вряд ли перельется в наше земледелие. В то же время в России традиционно ссуда под залог была поистине роковым актом. Ведь в XIX - начале ХХ в. практически все дворяне-землевладельцы заложили свои имения, но обновить, модернизировать хозяйство сумели лишь немногие┘
Самое же интересное заключается в самих землях. Дело в том, что в историческом центре России на куплю-продажу и залог будут предложены малоплодородные и вовсе худые земли Нечерноземной зоны (а 90% химудобрений идет ныне на экспорт). Правда, есть у нас богатейшие черноземы, но в 1991 году они изрядно поубавились (ведь сборы сильной пшеницы уже уменьшились чуть ли не в 10 раз). Главное же теперь всем известно: в тех краях, где есть чернозем, частой гостьей бывает жестокая засуха, которая способна за 2-3 года свести все нечеловеческие усилия крестьянина к нулю. Между прочим, уже сейчас появляются ловкачи-фермеры, "кардинально" исправляющие неудобства климатической ситуации для будущего аграрного бизнеса. Они продают эту плодородную землю, как, скажем, крупу или песок, загружая экскаваторным ковшом солидные "КамАЗы": вези куда хочешь┘ И доход при этом немалый, а суть одна - "после нас хоть потоп".
В силу своих научных интересов покойный ныне академик РАН И.Д. Ковальченко вместе с автором этих строк более четверти века назад опубликовал монографию "Всероссийский аграрный рынок. XVIII - начало ХХ в. Опыт количественного анализа". Целью этой работы была попытка восстановить основные этапы развития единого аграрного рынка страны вплоть до 1913 года. В основу исследования были положены цены на рожь, овес, рабочий скот, рабочую силу и, наконец, на землю.
На наш взгляд, в систематизированных определенным образом массовых данных по ценам за разные по времени периоды развития рынка отражаются наиболее кардинальные сдвиги как в обмене, так и в самом аграрном производстве; следовательно, появляется, таким образом, возможность выяснить в определенном аспекте характер действия фундаментального закона нашего бытия - закона стоимости. В качестве метода обработки материалов по ценам был применен один из основных и вместе с тем несложных методов математической статистики - подсчет коэффициентов парной корреляции, устанавливающих степень тесноты взаимовлияний колебаний структурированных в хронологические (или динамические) ряды годовых или сезонных цен. Причем для корректности расчетов эти динамические ряды трансформировались так, что исчезала неизбежная для таких рядов помеха вычислений (автокорреляция), возникающая из присущей любому хронологическому ряду показателей зависимости величины каждого последующего члена этого ряда от каждого предыдущего. В итоге на ЭВМ были обработаны не сами цены, а так называемые случайные колебания цен, что является общепринятым в науке приемом обработки динамических рядов в работах по сходной проблематике. Всего нами было подсчитано и изучено около 150 тысяч коэффициентов корреляции.
В результате проделанной работы стало очевидным, что товарный рынок ржи и овса, развиваясь примерно со второй половины XVII века, к середине XVIII столетия состоял уже из огромных региональных рынков (в частности, Волжского, Центрально-Черноземного и некоторых других). В дальнейшем они ширились, число их возрастало, а к середине XIX века уже интенсивно шел процесс их постепенного слияния. К 80-м годам XIX века рынок ржи и овса стал единым для европейской России, то есть наибольшей и экономически важнейшей части государства.
После реформы 1861 года постепенно стали появляться региональные рынки рабочего скота и рабочей силы. В начале ХХ века уже наметилась четкая тенденция к их слиянию и укрупнению.
Что же касается рынка на землю, то эта компонента аграрно-товарного рынка обнаружила весьма слабые перспективы развития. На территории европейской России вплоть до 1910 года не только не сложился единый механизм движения цен на землю (имеются в виду синхронные и пропорциональные колебания цен на всей территории европейской России): на уровне так называемых случайных колебаний цен на землю не формировались даже скромные региональные рынки. Экономические законы капитализма не смогли одолеть недвижный массив общинного землепользования и землевладения, дополненный чуть более податливым массивом дворянских земель. Если купля-продажа земель и развивалась, то на основной территории страны она развивалась путем банковской распродажи главным образом дворянских земель. Недвижность гигантского массива казенно-надельного общинного землевладения объясняется не архаичностью менталитета русского крестьянства, а условиями хозяйствования в экстремальных природно-климатических условиях. Главное из них - это необычайно короткий рабочий сезон в земледелии и заготовке кормов, резко ограничивающий возможности интенсификации земледелия и сильно удорожающий производство сельхозпродукции (и прежде всего зерна). Эта незаметная для глаз городского обывателя ущербность нашей аграрной экономики усугублялась в прошлом преобладанием в центре России малоплодородных почв, а главное - климатическим неблагополучием: весенними и осенними заморозками, длительными дождливыми ненастьями, на юге же страны - постоянной угрозой беспощадных засух.
В этих условиях единственным рентабельным трудом в земледелии в течение многих столетий был крепостной (почти рабский) труд русских крестьян. На этот счет есть весьма выразительные и уникальные данные о себестоимости зерновой продукции производства, ведущегося в середине XVIII века в порядке исключения с помощью вольнонаемного (а не крепостного) труда. Средневзвешенная оценка всех работ на десятине (га) в двух полях и рассчитанная на массиве пашни более тысячи десятин (данные по Вологодской, Ярославской и Московской губерниям) на середину века составляла 7 руб. 60 коп. Между тем в Вологодской губернии в это время доход достигал в среднем 5 руб. с десятины при условии очень высокой урожайности. Следовательно, затраты труда в полтора раза превышали доходность земли. При скромных урожаях (рожь сам-4, овес сам-3) затраты превышали доход уже в 3 раза. По Ярославской губернии при урожайности ржи сам-5 и овса сам-4 (очень хорошей для этого района) доход с десятины земли достигал 4 руб.- 4 руб. 25 коп. Иначе говоря, затраты труда почти вдвое превышали доход. Взяв же обычную для этих мест скудную урожайность (рожь сам-2,5, овес сам-2), мы столкнемся с уровнем затрат труда, почти в 6 раз превышающим доход. Такова была суровая действительность. И крепостное право в России было не результатом жадности и жестокости царя и помещиков, а своеобразным, хотя и жестоким, компенсационным механизмом выживания российского социума в целом.
Развивающийся на основе крепостного, а потом и вольного крестьянского труда аграрно-товарный рынок постепенно, в течение почти трех столетий, вовлекал в свою орбиту все новые и новые территории, пока к 80-м годам XIX века не стал единым хлебным рынком европейской России. По 49 губерниям коэффициент парной корреляции, измеряющий тесноту взаимосвязей движения цен на рожь, достиг 0,87╠0,01. Иначе говоря, в 76% случаев из 100% самых различных причин изменений колебания цен определялись едиными для страны факторами (единым пространством действия закона стоимости).
Однако этот товарный рынок основного зерна России (ржи) отличался вместе с тем и существенным своеобразием в лице некоего "парадокса хлебных цен XIX столетия".
Этот "парадокс" заключается в следующем. Обычно точный расчет соотношений цены на рожь в зерне и получаемой из нее муки (считая выход муки в 80% от исходного количества зерна) дает некоторое превышение цены муки над ценой ржаного (или любого другого) зерна. В итоге цена пуда муки обычно на 7-15% выше цены за тот же пуд ржи в зерне. Такое превышение было в Европе, в частности, на рынках Гамбурга в 1847-1885 годах. Однако в России цена на ржаную муку фактически почти всюду была ниже ее действительной стоимости. Так, в 1881-1887 годах при 80% выхода качественной муки ее продажная цена за пуд в Петербурге составляла 85% от цены за пуд ржи в зерне вместо 107-115%. В Минске эта цена муки достигала всего лишь 92%, в Смоленске - 87%, в Вологде - также 87%, во Владимире и Туле - 95%, в Москве - 90%, в Нижнем Новгороде - 93%, в Рязани и Орле - 102 %, в Тамбове - 92%, Казани - 98%, Симбирске - 88% и т.д. В норме, пожалуй, лишь были цены в Лифляндии (124%), Курляндии (116%), Витебске (111%), Бессарабии (113%), то есть там, где издавна земледельческое производство развивалось при существенно ином климате в крупных фольварочных хозяйствах, рано перешедших с барщинных работ на капиталистические основы производства.
В самой же России подобная аномалия цен на ржаную муку свидетельствует о том, что через четверть века после реформы 1861 года, уже в условиях сформировавшегося единого товарного зернового рынка, регулирующая роль этого рынка в области самого земледельческого производства была еще слабой, а труд крестьянина - нерентабельным.
Живучесть этой печальной традиции четко проявляется и в рамках механизма движения цен единого аграрно-товарного рынка европейской России. Я имею в виду взаимосвязь колебаний местных урожаев ржи с колебаниями местных же цен на тот же продукт. Для этого были обработаны материалы среднегубернских цен и показателей урожайности по 16 губерниям европейской России за 1890-1900 годы. Причем исследовались взаимосвязи цен текущего года с урожаями года предыдущего.
В итоге этой обработки был обнаружен эффект так называемого рыночного "резонанса" колебаний урожайности, заключающийся в том, что колебания урожайности в какой-либо губернии вызывают "мгновенную" реакцию, причем примерно одной и той же степени интенсивности, во всей структуре единого рынка (или ее существенной части).
Что же при этом поражает? В первую очередь - практически полное отсутствие в нечерноземных губерниях влияния колебаний местных урожаев на структуру цен единого рынка (16 губерний) и, что самое удивительное, на колебания местных цен. Так, степень воздействия колебаний местной урожайности на местные цены в Московской губернии была равна всего 4,8% (из 100% разнообразных влияний), во Владимирской губернии - 10,2%, в Костромской - 1%, в Калужской - 2,5% и т.п. Не просматривается влияние местных урожаев на колебания местных цен в Тверской и Ярославской губерниях. В то же время в Нижегородской губернии такое влияние достигало 32,5%, в Тамбовской - 36%, в Симбирской и Пензенской - 37,2%, в Казанской же губернии - целых 53,3% (в этот отрезок времени ее роль аналогична, пожалуй, роли современной нью-йоркской биржи в финансовом мировом рынке ценных бумаг). Иначе говоря, в 90-е годы в Черноземье урожаи так или иначе влияли на ценообразование европейской России, но этого не было в Нечерноземье.
Заметим при этом, что во всем Нечерноземном регионе получаемая масса зерна по-прежнему была неотъемлемой частью общественно необходимой продукции страны. И аномалия состоит на первый взгляд в том, что общественно необходимая доля продукции практически не оказывает никакого влияния на местное (да и не только местное) ценообразование. Но тем не менее внутренняя логика здесь есть. И она заключается в том, что уровень издержек производства в Нечерноземной зоне был намного больше, чем рыночная цена зерна. В конце XIX века, как и в XVIII веке, ситуация оставалась той же.
Думается, что и сейчас положение дел (особенно после этих 15 лет) во многом остается таким же. Мало того что земледелие в Нечерноземье с точки зрения рынка и в ХХ веке было невыгодным, но крестьян этого гигантского региона лишили возможности заниматься неземледельческими промыслами, имевшими многовековые традиции. Без них очень большая масса крестьян Нечерноземья влачила в ХХ веке довольно скромное существование, а огромная часть их мигрировала в города, то есть бежала с земли.
Так как же можно эту землю пускать в торговый оборот?
Еще более интересные наблюдения о степени развития законов аграрного рынка сделал И.Д. Ковальченко. Расчеты для выявления взаимосвязей колебаний цен текущего года на землю и колебаний урожайности предыдущего года проведены на огромном материале. Цены на землю были взяты за 1895-1910 годы, то есть за 16 лет, а данные об урожайности были взяты за каждый предшествующий год (1894-1909 годы), то есть урожай 1894 года, а цена земли за 1895 год и т.д. Практически анализ охватывал всю европейскую Россию - 45 губерний.
Итог выявления взаимосвязей случайных колебаний цен на землю и урожайности за предшествующий год в 16-летних динамических рядах буквально ошеломляет. Из 1980 возможных пар взаимосвязей (по 45 губерниям) только у 5 пар губерний эта взаимосвязь была равна 50% из 100, т.е. существенно определяющей (коэффициент корреляции - более 0,70, а математический высший предел такой связи равен 1,00). В 190 парах губерний эта связь слабоумеренная (от 17,6% до 49% из 100). В подавляющем же большинстве случаев (98,5%) теснота этой взаимосвязи ничтожно мала (от 0 до 17,6%). Другими словами, колебания цен на землю зависели от чего угодно, но только не от урожайности данной земли, то есть самого производства. В частности, комиссия специального назначения, работавшая в 1888 году, констатировала, что в России крупные и мелкие хозяйства "стали продавать свои продукты в искусственно (выделено мною. - Л.М.) больших размерах, не руководствуясь ни положением цен, ни уровнем собственных потребностей". Иначе говоря, крестьяне недоедали, голодали, но хлеб продавали "в искусственно больших размерах". Именно этот фактор в большой мере лежал в основе накопления золотого запаса и создания биметаллической монетной системы (золота и серебра) в конце XIX - начале ХХ в. Какой уж тут рынок земли!
В книге были сделаны другие интереснейшие расчеты, выявляющие аналогичным образом тесноту взаимосвязей случайных колебаний цен на землю и колебаний цен на рожь. Расчеты были проведены по тем же 45 губерниям, цены на землю были взяты за 1895-1910 годы, а цены на рожь - за 1894-1909 годы. И результат снова столь же удручающий: экономический стоимостной механизм на рынке земли в европейской России конца XIX - начала ХХ в. практически отсутствовал (из тех же 1980 пар губернских взаимосвязей 98,5% дали коэффициенты величиной от 0 до 17,6%).
Что же касается взаимовлияний (взаимосвязей) случайных колебаний цен на саму землю, то за период 1895-1910 годов она была обнаружена на существенно значимом уровне лишь в 6 парах губерний (Вологодская- Ярославская; Псковская-Тверская; Витебская-Виленская; Тульская-Орловская;Симбирская-Саратовская; Саратовская-Самарская). Ведь это даже не эмбрион рынка!
Таким образом, экономически зрелого земельного рынка в России вплоть до начала ХХ века, несмотря на более чем полувековое его развитие, не было. Вместе с тем в России этой поры, разумеется, землю и продавали, и покупали, и земельные банки были, и т.д. и т.п.
Вполне возможно, что в таком неразвитии рынка земли важнейшую роль играет фактор, о влиянии которого на российскую историю многие историки, не говоря уже о людях иных профессий, не подозревали.
Ведь Россия долгие столетия развивалась как социум с минимальным объемом совокупного прибавочного продукта. И это было обусловлено не неким синдромом лености или разгильдяйства российских людей, а комплексом суровых природно-климатических (и даже шире: географических) условий, о чем уже упоминалось в начале заметки. В силу этого политическая организация российского социума отличалась крайним централизмом и жесткостью, созданием беспощадных механизмов, способствующих выживанию страны. Больше того, наряду со своеобразной феодальной организацией социума в России временами большую или меньшую роль играл социально-экономический уклад, сильно напоминавший так называемый азиатский способ производства с элементами восточной деспотии.
В древних государствах, как известно, нередки были примеры, когда важнейшие, всеобщие условия производства (земля, вода, ирригационные сооружения и т.п.) принадлежали государству, то есть обществу в целом, ибо это была исторически оптимальная, хотя и вынужденная форма выживания и существования того или иного социума. Обилие информации у наших современных людей об укладе жизни тех регионов мира, которым изначально свойственны оптимальные условия экономического развития, серьезно мешает познавать специфику своей страны. А ведь лозунги типа "Во всем мире так-то, а почему у нас эдак-то" очень часто на поверку являются заблуждением.
Мы начисто забыли, что государство-то у нас появилось по крайней мере на четыре столетия позже, чем в Западной Европе, а первобытная практика лесного собирательства играет до сих пор важную роль. Ведь в истории России также бывали (и в ХХ веке тоже) явственные проявления "азиатского способа производства" с его гипертрофией центростремительных структур как воплощения экономии ресурсов. Ведь помещичье землевладение даже в XIX веке занимало лишь часть земель России. В 1815 году число крестьян, принадлежавших помещикам, составляло лишь около 56% всех крестьян страны, а в 1857 году их стало меньше половины - 47,2%. Огромный фонд казенных земель, включая сельскохозяйственные угодья, обширная часть населения, составляющая государственное крестьянство, куда входили все "инородцы", играли важнейшую роль в выживании российского социума. Я не говорю уже о казенной промышленности, железных дорогах и тому подобных всеобщих средствах производства, целью которых отнюдь не всегда было извлечение оптимальной прибыли.
Степень эксплуатации этого "казенного сектора" российского общества была сравнительно меньшей, хотя государственные крестьяне (более благополучные, чем помещичьи) также были крепостными людьми. Приведу довольно яркий пример. Незадолго до отмены крепостного права, в 30-х годах, царская семья, имевшая в лично-корпоративной собственности крестьян удельного ведомства, совершила некий обмен, получивший название "самарского". Вместо массы сильно обедневшего крестьянства (около 200 тыс. чел.) царское семейство взяло в удельное ведомство равноценное количество государственных крестьян более зажиточных районов.
На тощих подзолах и тяжелой глине огромного Нечерноземного региона труд крестьянина был и непривлекателен, и невыгоден. В период екатерининских дискуссий по крестьянскому вопросу в 60-70-е годы XVIII века князь М.М. Щербатов резонно считал, что внезапная отмена крепостного права приведет к массовому оттоку крестьян, ибо они оставят эти земли и уйдут в более плодородные южные края. "Центр империи, - писал князь, - место пребывания государей, вместилище торговли станут лишены людей, доставляющих пропитание, и сохранят в себе лишь ремесленников". Размышления М.М. Щербатова невольно наталкивают на оценку реформы 1861 года как реформы, предусмотревшей, кроме прочего, и возможность такого социального бедствия для страны как массовая миграция населения, и заставившей крестьян выкупать свою землю, удержав их тем самым на своих наделах. Ведь даже в середине ХХ века разрешение Н.С. Хрущева на выдачу паспортов колхозникам (отсутствие которых крепило крестьян к их земле) в конечном счете привело к массированному пополнению городов выходцами из села и снижению плотности сельского населения нескольких десятков областей Нечерноземья до уровня плотности сельского населения Камчатки. Крестьянский труд в этой зоне всегда был и сверхтяжелым, и непривлекательным, так как, по словам М.М. Щербатова, крестьянин "худым урожаем пуще огорчается и труд (свой. - Л.М.) в ненависть приемлет". В асимметрию аграрного развития внесла свой вклад и советская власть, давая деньги главным образом в южные, более плодородные районы, большая часть которых в 1991 г. от нас "ушла". Видимо, не случайно в период странных преобразований 90-х годов ХХ века крестьянство Нечерноземья охотно приветствовало их, а крестьянство Черноземья и юга страны - не столь охотно. Недаром районы так называемого красного пояса - это в основном Черноземье и Юг. В целом же вся наша сельская ойкумена интенсивно пустеет┘
Что же делать?! В далеком прошлом, когда в Северо-Восточной Руси мучительно долго формировалось единое Русское государство, власти "жаловали" (то есть дарили на определенных условиях) боярам, "детям боярским", дворянам земли, часто и пустующие. Новые землевладельцы, в свою очередь, "называли" и "перезывали" вольных хлебопашцев-крестьян на свои земли, а государство давало им льготу в налогах на 5-10-15 и даже 20 лет. Процесс этот проходил в рамках XV-XVI столетий. Однако тяжелые условия труда и попытки его интенсификации приводили к частым уходам крестьян с уже освоенных земель. Постепенно созревала необходимость жестоких мер прикрепления крестьян к земле, что в итоге выросло в гигантскую систему крепостного труда, существовавшего по крайней мере два с половиной века. Показателем же богатства стало не количество земли, а число крепостных душ.
Сейчас же, в конце ХХ - начале XXI века, имея в стране полный крах сельскохозяйственного производства, отказавшись от исторически перспективной организации полностью автономного крупного (кооперативного или коллективного, ибо поденный труд батраков в наших условиях бесперспективен) производства, способного к концентрации максимума рабочей силы и техники в ключевые, крайне короткие по времени моменты сева, сбора урожая, заготовки кормов и т.д., мы задумали пустить в свободную куплю-продажу сельскохозяйственные земли. В Китае, например, где, видимо, четко осознают специфику своей истории и где до сих пор гигантская система ирригации и орошения играет огромную роль в экономике, землю не продают, ибо четко понимают, что развитие "рыночных отношений" (эвфемизм "капитализма". - Л.М.) успешно может происходить на условиях аренды государственной земли. И в России, между прочим, в далеком прошлом всегда практиковали сдачу пустующих земель "в оброк из наддачи", т.е. аренду со своего рода аукционным конкурсом.
Скорее всего нынешние собственники, организуя продажу сельхозугодий, имеют в виду весьма специфические цели, связанные с вложением денег в землю (как способом сохранения капитала). Редко кто при этом задумывается над тем, что это скорее всего акт почти безнадежного омертвения капитала. Фермерство семейного плана, как и в свое время крестьянский аллод, скорее всего не будет в России исторически значимым явлением.
В итоге в России на сельское хозяйство, которое веками висело веригами на русском обществе, навесят новые вериги в виде абсолютной земельной ренты и последующего распыления этого "всеобщего условия производства".
Между прочим, нобелевский лауреат американский экономист Кеннет Эрроу математически доказал (я пользуюсь газетной информацией), что при падении энергетической подпитки сверхсложные системы распадаются на подсистемы, но при продолжающемся энергетическом дефиците эти подсистемы вновь объединяются. Как известно, философское определение математики, в частности, состоит в том, что это наука об "объектах наиболее общей природы" и законах их функционирования. С выводами ее надо считаться.
Специфичность исторического пути нашего социума определенно показывает, что пускать сельскохозяйственные и лесные угодья в рыночный оборот нельзя.
Но у нас ведь как бывает: да, нельзя! Но если очень хочется, то можно!
