Петр Спивак
Стихия Зиновия Гердта – добрый смех, живущий в печальном мире.
Фото PhotoXPress.ru
«Зачем шутить? – недоумевал в свое время Мандельштам. – Ведь и так все смешно». Эта реплика часто вспоминается при звуках бравурной музыки.
Жил-был в Бургундии шесть веков назад правитель – герцог Филипп Добрый. Шла Столетняя война между Францией и Англией, и Бургундия выступала на стороне англичан; Жанну д’ Арк захватили и передали этим последним именно бургундцы. Однако 21 сентября 1435 года Филипп взял и разорвал отношения с Англией, признав королем Франции Карла VII и заключив с ним договор в Аррасе. Какой реприманд неожиданный! Не последний у Филиппа, замечу в скобках. И вот что примечательно: хоть он и звался Добрым, но был страшен во гневе, хотя и отходчив. А прозвища своего удостоился потому, что умел хорошо держать шпагу.
Тезка этого монарха Филипп I Орлеанский, младший брат Людовика XIV, был, в сущности, куда безобиднее. «Единственный брат короля» – официальный его титул. Филипп родился 21 сентября 1640 года (ум. 1701). Как политику ему не дал выдвинуться король-солнце – и тем уберег от многих недобрых дел. В исторических кинофильмах про Филиппа не забывают, но главным образом потому, что его открытая гомосексуальность помогает привлечь зрительское любопытство. Между тем именно он положил начало Орлеанской ветви Бурбонов. В итоге к обоим Филиппам по-разному, но подходит универсальная формула Евгения Шварца: «За что он получил это прозвище? – За свои подвиги».
Снип-снап-снурре... пора в наши времена и места. «У рояля – то же, что было раньше». «Таких людей уже нет, а скоро совсем не будет». Две крылатые реплики. Одну произносит конферансье Эдуард Апломбов, ведущий «Необыкновенного концерта» в кукольном театре Сергея Образцова. Другую – Паниковский в «Золотом теленке», экранизации ильфопетровского романа. В комической стихии актер Зиновий Гердт, родившийся 21 сентября 1916 года (ум. 1996), чувствовал себя, простите за банальность сравнения, как рыба в воде. Наверное, поэтому так запомнился его голос. Каждый раз он оказывается безошибочно найденным.
Кстати, о Паниковском: в Киеве ему поставили памятник, именно такому, каким его сыграл Гердт. Фигура, если вдуматься, гротескная по своей обобщенности. У него ведь особое, соответствующее давней русско-советской традиции, всемирно-историческое амплуа: человек без паспорта. Это, напомню, при затвердевающей уже сталинской паспортной системе. Вечный комический неудачник – вот он кто такой. С нелепой, словно на рефлекторном уровне заложенной страстью к гусекрадству и неизбывным бегом от толпы, бегом затравленного. Запоздалый человек.
Зиновий Гердт часто играл нелепых персонажей. В рязановском «О бедном гусаре замолвите слово» он был, например, продавец попугаев. И была у Зиновия Гердта причудливая, некомильфотная и открывающая его генеральную тему кинороль – в фильме «Фокусник» Петра Тодоровского, по сценарию Александра Володина. Роль главная и заглавная. Самый настоящий волшебник, умеющий делать добро.
В фильме чешского режиссера Иржи Менцеля «Жизнь и необыкновенные приключения солдата Ивана Чонкина» по роману Владимира Войновича Гердт сыграл Моисея Сталина – местечкового жителя. Ну а к его кремлевскому однофамильцу обратился в своей знаменитой песне бард и прозаик Юз Алешковский, родившийся 21 сентября 1929 года. «Товарищ Сталин, вы большой ученый...» – эти слова героя Алешковского, что называется, на слуху. Есть у него еще несколько очень известных песен – например, «Окурочек», за которым, как и за «простым советским заключенным» из «Песни о Сталине», угадывается лагерный опыт автора. Но в его творчестве стихи и песни – лишь небольшая часть. Проза преобладает по объему, зато цитировать ее можно лишь очень избирательно.
Нет, что можно, то можно, и по вкусу замечательно. В повести «Кенгуру», например, на героя-рассказчика заведено «Дело о зверском изнасиловании и убийстве старейшей кенгуру в Московском зоопарке в ночь с 14 июля 1789 года на 9 января 1905 года». Сюжетная фантасмагория, рождающаяся на кончике следовательского пера и вырастающая до гомерических масштабов (как и в вышеупомянутом романе Войновича). Но художественный мир Алешковского – особый. Экспериментальный, я бы сказал. Он попытался интегрировать в литературную речь русский мат. Во всей его... э-э... красе. Исходя из того, что в поэтике Алешковского народная ненормативная лексика является противовесом мертвой казенщине. Как минимум – меньшим злом. Почему? Потому что она свободна.
Решение, на мой взгляд, проблематичное, уязвимое. Альтернатива «тоталитарная пропаганда или мат» – не ложна ли она? Нет ли в матерщине той самой несвободы, что мучит человека, или по крайней мере не сестра ли ей она, не порождение ли той же почвы? Вопросы тяжкие, проклятые. В этих заметках можно лишь оставить их открытыми. Скажу только, что культура не живет без проблемности. А значит, без эксперимента и риска.
Иосиф Бродский писал, перефразируя афоризм о шинели гоголевского чиновника, что Алешковский – писатель, который стал инструментом языка и что он вышел из тюремного ватника. Но инструмент несвободен. А «вышел» – глагол с двойным смыслом. То ли в значении «освободился», то ли без этого значения...
