Вероника Чернышева
Историю русского XX века каждый мог бы описать через семейную сагу. Ростислав Лебедев. Детский соц-арт, 2009.
Иллюстрация предоставлена галереей "Эритаж".
Мы продолжаем серию бесед с московскими представителями иностранных СМИ. Для этого номера обозреватель «НГ» встретилась с шефом бюро американского Newsweek, который оказался неамериканцем. Оуэн Мэтьюз по матери русский, по отцу англичанин, по образованию историк. С американским Newsweek в качестве человека, освещающего жизнь в России, он сотрудничает уже 11 лет. Недавно прославился как романист. Его книга Stalin’s Children переведена на 20 языков, уже стала бестселлером во Франции, США и Великобритании. История его родителей и страны, их разлучившей, вскоре выйдет на русском языке в издательстве «АСТ» и будет называться «Антисоветский роман».
– Какова политика вашего издания в отношении России?
– Она вся в моей голове.
– C чего вы начинали карьеру?
– Я работал в Москве с 1995 по 2001 год и уехал, потому что мне здесь все надоело. Попросту сбежал (смеется). Мы уехали с женой Ксенией в Стамбул. Затем я пять лет жил full time в Стамбуле, но работал в основном в Афганистане и Ираке. В 2006 году мне предложили вернуться в Москву в качестве шефа бюро. Турцию я оставил как часть своей епархии. Теперь я провожу половину своего времени там, половину – здесь.
Как журналист начинал я в Moscow Times. Сейчас мне кажется, что это и был пик моей карьеры. Мне было 24 года, я писал разные нестандартные feacher’s – они не касались ни политики, ни экономики. Это были обзорные материалы о жизни Москвы. Безумное время – расцвет ельцинского декаданса. Это было забавно и фантастически интересно. Перед глазами – фантасмагория! Что может быть лучше для молодого корреспондента. Все, что было в Newsweek, – более официально, серьезно, больше политики, меньше жизни. Ельцин, Кремль, кризис 98-го.
– Что было предметом ваших специальных интересов? Или у вас, как и у корреспондентов New York Times, нет специализации?
– Нет, напротив. Мои обязанности были вполне четкими и узко ограниченными. Я делал все, что не хотел делать шеф бюро (смеется). Ездил по всевозможным провинциальным дырам. Во время второй войны я 13 раз побывал в Чечне, ездил разговаривать с людьми, добывал разный сырой материал как репортер. Некоторые места были просто потрясающими – Саяно-Горск, например. Вся Хакасия – это край света, но это невозможно прекрасно. Начиная с 2006 года я ношу большую шляпу (смеется), сижу и думаю большие думы, а люди, которые ездят вместо меня по разным командировкам, делают то, что я придумаю.
– Все-таки за 11 лет вашей работы неужели информационная политика не менялась?
– Сейчас интерес к иностранным корреспондентам возрос почему-то. Вчера на вашем месте сидела доцент кафедры МГУ. Она задала вопрос: «Как вы совмещаете интересы вашего издания с интересами страны?» Она имела в виду Россию. Эта мысль меня ни разу не посещала. Повторюсь, описать политику очень просто. Ее нет. Newsweek печатает то, что я пишу. Безусловно, бывают очень жесткие трения с редакторами, но никогда насчет идеологии. Всегда только по поводу риторики. Редактор всегда хочет все заострить, сделать более радикальным. Это не политика, это журналистика. Стиль Newsweek, если хотите. Конкретный пример: моя последняя статья касается военной реформы. Когда я ее предлагал, редактор представлял, что вооруженные уволенные офицеры, которые окажутся вне армии, станут общественно опасными. Когда я начал исследовать вопрос, выяснилось, что это действительности не соответствует. Но есть масса других интересных вещей в связи с этим – Медведев реформирует армию, чтобы уйти от модели европейской войны, ведь Советская армия была построена в соответствии с этой идеей. Это будет очень важно, если ему это удастся, потому что в этом случае впервые за много поколений Россия сможет демонстрировать твердую власть в СНГ. То, чего Россия не могла делать раньше. Грузинская война тому показатель. Она оголила ситуацию в армии. Конечно, российские военные победили грузин, но это было несложно. Я был там и наблюдал, как армия воевала. Люди на разваливающихся БТР, в сандалиях и спортивных костюмах, у которых не работает радио, и поэтому они просят у нас, иностранных журналистов, сим-карты, чтобы позвонить. В общем, полный бардак.
Я рассказываю это к тому, что Newsweek все равно, что я освещаю, лишь бы в том, что я пишу, была четкая позиция, концепция и аргументы. Чем радикальнее, тем лучше. Они обрадуются, если я напишу, что новая медведевская армия – это угроза для Америки. Впрочем, некоторые факты можно интерпретировать и так. «Булава», наконец, сработала после долгих восьми лет испытаний. Чем не угроза? Готовится к выпуску новая серия подводных крейсеров.
Не важно, что, важно, чтобы ярко. Возьмем более радикальный вариант – Sunday Times. Они пишут очень негативные статьи о России, но мой друг и коллега, который представляет здесь Sunday Times, – один из самых талантливых журналистов, которых я знаю. Кстати, в 2003 году во время трагедии «Норд-Ост» он дважды вошел в здание центра на Дубровке и взял интервью у Бараева. Он проник туда один раз с Кобзоном, второй раз – с Аушевым. Я считаю, это высший журналистский пилотаж. Так вот то, что он пишет о России в свое издание, – это очень критичные вещи. Но вовсе не потому, что лично он Россию не любит или его редакторы. Просто считается, что хорошие новости никому не интересны. То, что в России стало сейчас лучше, чем раньше, – это не новость. Так что все якобы антироссийские репортажи ненавистью не мотивированы.
– Когда вы вернулись сюда в 2006 году, чего именно вы ждали? Ведь вам уже все было известно, как вы сказали, и многое надоело.
– Просто альтернативой был Багдад... Думаю, вы на моем месте тоже предпочли бы вернуться в Россию. В Багдаде слишком опасно и невозможно работать, ты все время ограничен в движениях. Хотя с точки зрения Newsweek первое куда престижнее. Так как американцам то, что происходит там, по понятным причинам важнее.
– Давайте поговорим о вашей книге. Как давно вы ее задумали? Какова была изначальная идея?
– Идея была описать свою жизнь в России 90-х. Эту идею я продал одному британскому издательству. Надо отдать им должное, они в нее поверили и несколько лет ждали, пока я ее воплощу. Контракт мы подписали еще в 2000 году.
Позже я решил, что в качестве некоторого бэкграунда в книге должна присутствовать история моей семьи. Потом мои родственники вытеснили меня из моей книги (смеется). Теперь, по сути, это история жизни моей матери, которую окружали трое мужчин – я, мой отец и мой дед, – но она же и есть история русского XX века. Это документальная книга, но, как говорят французы, romanesque – то есть похожа на роман. События начинают развиваться в конце 20-х. Мой дед был активным партийным деятелем. В 1937-м он был расстрелян за то, что поддерживал Кирова. Его две дочери попали в детский дом и их воспитывал Советский Союз, вот почему англоязычные издания называются «Дети Сталина» (Stalin’s Children). В России будет другое название, здесь, к сожалению, эта метафора не читается, выражение воспринимается буквально. Девочки потеряли друг друга во время войны, и в 1944-м в городе Соликамске, на Урале, они случайно встретились на улице. Если такое написать в настоящем художественном романе – никто не поверит, но жизнь удивительнее любого вымысла. После смерти Сталина моя мать поступила в МГУ и познакомилась с молодым английским ученым. Он был аспирантом МГУ. У них возник роман. В это время КГБ пытался вовлечь моего отца в дело строительства коммунизма, от чего он резко и смело отказался. Я часто думаю, как бы поступил я на его месте, и почти однозначно отвечаю себе, что согласился бы скорее всего, если бы знал, что мой отказ угрожает счастью моей любимой женщины. И тогда для меня другой вопрос встает: готовность предпочесть свои интересы интересам страны – это личностная разница или все-таки разница поколений? Это было в 1965 году. И для него другой выбор был просто немыслим. Его выслали из страны, объявили персоной нон-грата, мать осталась здесь. Он шесть лет боролся за то, чтобы ее выпустили, и трижды незаконно приезжал в СССР. Мать выгнали с работы. Она работала в Библиотеке марксизма-ленинизма. Правда, в результате она попала на работу в библиотеку Академии наук, которая тогда была гнездом диссидентства. Когда она вспоминает об этом, то любит говорить: «Бросили рыбу в воду». В России такие истории есть в каждой второй семье. Уникально то, что в 1969 году они все-таки сумели добиться того, чтобы ее выпустили. Вопрос решался на государственном уровне, через Политбюро и Британский кабинет министров. Ее и еще двух советских граждан выпустили как бесплатное приложение к обмену двух государств шпионами. Правительство Уилсона согласилось на эту сделку не сразу, потому что с российской стороны были двое матерых шпионов, а с британской – простой студент, задержанный за антисоветскую агитацию. Обмен явно был неравный. Все эти годы мой отец писал во все газеты, подстерегал на улице самого Уилсона, его усилия оказались не напрасны, хотя и были безнадежны. Вместе с британским студентом из Союза были выпущены моя мать и Олег Прокофьев – сын композитора, который женился на искусствоведе Камилле Грей. Так мои родители вновь соединились.
– Как бы вы охарактеризовали исторический период, который идет в России сейчас? Как его будут описывать наши потомки?
– А вы помните, как называлась одна из частей «Звездных войн»? Я назову это «реванш империи».
– Вы не считаете, что это декоративный процесс?
– Россия осталась огромной многонациональной азиатской империей. Есть еще Китай, но Россия по сравнению с ним молодая империя – ей всего лишь полтора века. По поводу декоративности вы в одном правы – имперские фантазии о выходе на мировую роль очень мешают России жить. Все эти дружбы с Уго Чавесом или суданскими лидерами и прочими фигурантами современной истории, с которыми никто не хочет связываться, все это мешает довольно простой задаче – наладить здесь нормальную жизнь.
– Наверное, такой задачи не стояло...
– Цинизм и вороватость российской элиты всегда возвращают нас к прозе Гоголя и Салтыкова-Щедрина. Не из-за того, что они не хотят лучшего для этой страны. Это вообще отдельный разговор с высокопоставленными чиновниками. Приходько, Шувалов, Дворкович – они же не империя зла, они умные люди. Но пока они считают, что без стабильности мы ничего не добьемся, Россия, по-моему, нормально жить не начнет. Потому что во имя стабильности истреблены все механизмы, которые могли бы отлучить от власти тех людей, которым она принадлежит. Стабильность в нашем случае – вечная власть своих. Пресса, демократия – как две основные угрозы – были нейтрализованы тоже во имя стабильности. Все это привело к тому, что весь поздний период путинской эпохи характеризуется тем, что нет никакой обратной связи. Правоохранительные органы ни перед кем ни за что не отвечают. Внутри все отношения построены на коррупции. Ключевые механизмы, которые делают общество функциональным, я сейчас говорю о правосудии и правоохранительных органах, прогнили насквозь.
– Значит, гражданское общество невозможно в России?
– Бог с ним, с гражданским обществом, это просто прикладная вещь, без идеологии. Все эти высокие материи, которые принято включать в понятие «гражданское общество», нужны просто для того, чтобы современное общество успешно функционировало. В Китае тоже нет прессы и демократии, но у них есть достаточно жесткое, настоящее правосудие. В России этого нет, что неизбежно относит современную страну в эпоху средневекового феодализма. Все участники такого общества входят в кланы – вертикальные структуры, которые держат эту общность. Все прекрасно, когда система замкнута и самодостаточна, когда есть бочка бесплатных денег или нефть из земли. Когда же речь идет о конкурентоспособности – приходится иметь дело с открытыми эффективными экономиками. И это невозможно.
Главный грех Путина в том, что, вместо того чтобы исправлять многие существующие системы и делать их функциональными, он их истребил во имя стабильности. Страна вернулась в средневековое болото, из которого имела все шансы вылезти.
– Кто виноват? А главное, что делать?
– Я не знаю, нанять какую-нибудь международную фирму, которая переписала бы весь корпус российского законодательства. Медведев будет героем, если ему удастся сделать все, о чем он сейчас говорит. Он говорит все правильно. Но мировая история, увы, множит другие примеры. Есть ироничная эпитафия, написанная Карлу I, которому отрубили голову в 1649 году: «Здесь лежит великий король, слову которого никто не верил, он никогда не говорил глупостей и никогда не делал умных вещей». Думаю, что с коррупцией бороться проще, чем всем кажется. Нужна сильная центральная власть, которую Путин создал, эту его заслугу невозможно отрицать. Но использовать ее нужно для того, к примеру, чтобы распустить правоохранительные органы и создать абсолютно новые. Нужна также новая армия и новая милиция – все это поглощает огромную часть экономики и тормозит развитие, не выполняя своих функций. Судей нужно тоже менять.
Я разговаривал с судьей, который судит сейчас Ходорковского. Это нормальный интеллигентный человек, который при этом не будет выкидывать никаких фокусов. У Козака, кстати, была хорошая идея – просто уволить 5% судей. Нужна довольно небольшая группа людей, которые будут честно во всем постепенно разбираться. Америка в 30-е годы победила коррупцию, с коррупцией во многом справилась и Италия. Просто у человека должен быть страх, который запрещал бы ему творить беспредел. Впрочем, наверное, странно слышать такое от того, кто написал книгу о сталинском времени.
