Павел Круг. В разгар лета, 23 июля, российское общество было взбудоражено появлением открытого письма десяти ученых, членов Российской академии наук к президенту Владимиру Путину, в котором они выразили обеспокоенность клерикализацией страны, а именно – увеличением влияния Русской Православной Церкви на все сферы общественной жизни (в особенности – в системе образования). Письмо, подписанное в том числе двумя нобелевскими лауреатами, широко обсуждалось. Чуть ранее, независимо от академиков, на «ползучую клерикализацию» предложил обратить внимание глава одной из комиссий Общественной палаты РФ Вячеслав Глазычев.
Церковь в лице своих официальных представителей, постоянно занимающихся связями с общественностью, отреагировала быстро и резко. Нет нужды приводить все нелестные характеристики, которыми в церковных и околоцерковных кругах наградили ученых, честно определивших свою позицию. В то же время ни один член Синода РПЦ не высказался ни насчет «письма десяти», ни по поводу заявления Глазычева в Общественной палате.
Однако в общем хоре негодования, как со стороны «защитников православия», так и со стороны «противников клерикализации», нет-нет да можно было различить отдельные взвешенные суждения. Уполномоченный по правам человека при президенте РФ Владимир Лукин предложил академикам РАН и представителям РПЦ сесть за круглый стол вместо обмена обвинениями. «Если в обществе возникают подобные проблемы, их надо обсуждать содержательно, по существу. Они не решаются кавалерийскими наскоками. Здесь нужен диалог», – сказал Лукин.
Трудно не согласиться с заявлением омбудсмена о необходимости содержательной дискуссии. Ее предметом может быть как соотношение научного и религиозного подходов к описанию мира, так и роль Церкви в современном российском обществе. Диалог между верующими и неверующими – это замечательно, но возможен ли он в сегодняшней России? Факты вопиют: едва ли.
Во-первых, стоит обратить внимание на адресата письма, с которого начался весь сыр-бор. Подобно тому, как православная общественность пишет письма президенту в защиту «Основ православной культуры» в школах, академики обращаются непосредственно к Владимиру Путину, словно он – последняя инстанция в мировоззренческом споре. Заочная дискуссия на страницах газет, в радио- и телеэфире ведется с оглядкой на власть: на чьей она стороне? На «нашей» или «не нашей»? Стоит ли объяснять, что пока жива уверенность, как будто поддержка властей предержащих добавит весомости аргументам любой из сторон в вековом споре науки и религии, никакого диалога между ними не получится. В то же время призывы к гаранту Конституции сегодня, по сути, остаются единственным эффективным способом обратить внимание на проблему. Беда в том, что за апелляциями к президенту следуют обращения к прокурору, как в случае с Виталием Гинзбургом, которого православное движение «Народный собор» потребовало привлечь к уголовной ответственности за высказывания, сделанные в сердцах. Конечно, это всего лишь маргинальная организация, лишь косвенно связанная с Церковью, но размах начавшейся травли академика поражает. Однако диалог с прокурором в качестве арбитра невозможен!
Во-вторых, опыта открытой дискуссии между православными верующими и атеистами или агностиками в России нет или почти нет. Попытка навязать обязательный атеизм в советский период дискредитировала это мировоззрение. Дух равноправного диалога был исключен, так как Церковь находилась в униженном положении, а память о репрессиях по отношению к духовенству сохранялась и сохраняется до сих пор. Дискуссии о вере и неверии были вытеснены в среду активно мыслящего диссидентского подполья, а «князья Церкви» единодушно заявляли о своей лояльности партии и правительству, пользуясь предоставляемыми привилегиями. В то же время некоторые ученые открыто выступали в защиту свободы совести – Андрей Сахаров, Кронид Любарский, Юрий Орлов... Тогда под «свободой совести» подразумевались права верующих, сегодня же все чаще, как ни парадоксально, права агностиков и атеистов. Поворот произошел всего за два десятилетия. Однако и сегодня, и четверть века назад подобной деятельностью занимались единицы.
К сожалению, начало эпохи свободы совести не стало толчком к «диалогу по существу». Кризис, поразивший общество в целом, затронул и науку, и религиозные организации. Однако за полтора десятилетия Церковь наладила тесные взаимоотношения с государством. При этом она смогла сохранить независимость (и весьма дорожит ею), в то время как государство чем дальше, тем больше отдалялось от принципа светскости, который был зафиксирован в его Основном законе. Возрастающее влияние Церкви чувствуется в системе образования, в вооруженных силах, пенитенциарной системе. Православие зачастую воспринимается всего лишь как замена прежней коммунистической идеологии. Оно занимает пустующую нишу борьбы за справедливость в умах людей.
Похожие процессы произошли и с другими религиями, распространенными на территории бывшего СССР, – исламом, буддизмом, иудаизмом. Представители каждой из них занялись завоеванием различных привилегий. И сегодня «диалог» с неверующими для РПЦ важен лишь в той форме, которая может помочь их воцерковлению.
Атеист – это в лучшем случае «заблудшая овца», в худшем – «реликт безбожной системы», «гонитель, навсегда лишившийся власти». Сегодняшние атеисты при всем их неприятии клерикализма вовсе не похожи на «воинствующих безбожников» первых лет советской власти, все больше эволюционируя в сторону агностицизма, мировоззрения, вообще не ставящего вопрос о существовании Бога. Атеистические организации немногочисленны и маргинальны, и Церковь не рассматривает их как равноправного партнера по диалогу. Но скандал вокруг «письма десяти» показал, что в церковных кругах склонны ставить знак равенства между атеистами и защитниками светского государства. Получается, что всякий, кто задается вопросом о границах влияния Церкви в современном обществе, рискует быть обвиненным в симпатиях к большевистским комиссарам!
В самой Церкви нет какой-то одной-единственной точки зрения на формы ее деятельности за пределами православного прихода. В Основах социальной концепции РПЦ прописано 16 сфер общественной жизни, в которых возможно «соработничество» с государством. На практике получается, что духовенство РПЦ обсуждает свои текущие и дальнейшие миссионерские планы дважды в год – в рамках ежегодных Рождественских образовательных чтений и Всемирного русского народного собора (ВРНС). Результаты этих обсуждений часто становятся предметом более широкой дискуссии, причем Церковь сама является ее инициатором.
Например, принятая в апреле 2006 года декларация ВРНС «О правах и достоинстве человека» породила переписку между митрополитом Кириллом (Гундяевым) и Леонидом Гозманом, заместителем председателя одной из либеральных партий (не будем ее называть, чтобы не делать лишнюю рекламу). Договорились о проведении круглого стола с обсуждением православного взгляда на права человека. Однако вскоре эта идея была предана забвению. Судя по всему, такая же участь постигнет и нынешнее предложение Владимира Лукина свести лицом к лицу академиков, подписавших ставшее знаменитым письмо, и представителей Церкви, готовых вступить с ними в диалог, которого никогда не было.
Продолжение темы: материалы "Со своим уставом в чужой монастырь" и "Неверие как вызов и повод для размышления".
