Андрей Серенко Разнородное и противоречивое протестное движение в России пополнилось еще одним феноменом. Речь идет о православно-фундаменталистской форме социального протеста, символом которого стал епископ Анадырский и Чукотский Диомид (Дзюбан). Несмотря на скептические оценки некоторых экспертов, представляется, что «диомидство» может доставить еще немало хлопот как церковным, так и светским властям России. Запрещенный в служении епископ на днях вернулся в Анадырь из удаленного поселка Мыс Шмидта на севере Чукотки, куда улетел сразу после того, как был заочно осужден на июньском Архиерейском Соборе в Москве. Дальнейшие планы епископа Диомида пока неизвестны.
Зародившийся на Крайнем Севере «чукотский раскол» уже начал расползаться по российским регионам. Даже в южной Волгоградской области, по неофициальным данным, насчитывается несколько сотен сторонников епископа Диомида. Пока они ведут себя довольно спокойно – распространяют по приходам писания своего духовного лидера, ведут беседы с прихожанами местных храмов. По слухам, сторонники Диомида также начали осваивать и другие регионы Южного федерального округа.
Российская провинция в последние годы выработала самые причудливые формы протеста против окружающей ее враждебной социальной реальности. Пока оппозиционно настроенные образованные и относительно благополучные в материальном смысле социальные группы в крупных городах выходят на «марши несогласных» и насыщают интернет-пространство протестным интеллектуализмом, на противоположном полюсе – в беспросветной нищете и безнадежности сельской глубинки – появляются причудливые религиозные проекты. В отличие от «образованной оппозиции» крупных городов, создавшей свой, по сути сектантский, замкнутый мир во всемирной сети, «обреченный люмпен-пролетариат» из глубинки ищет утешение в бегстве от злого мира в своеобразно понятом апокалиптическом «безнадежном православии».
В отличие от официальной позиции Русской Православной Церкви (РПЦ), исповедующей социальный оптимизм и принцип сотрудничества с любой светской властью, «безнадежное православие» выражает интересы тех, у кого уже нет будущего. По оценкам самого епископа Диомида, сегодня таких в России насчитывается около 20 млн. человек. Это, в первую очередь, жители глухой российской провинции (и не только Чукотки), обитатели навсегда погибших деревень и сел, которые не могут похвастаться хорошим образованием, не имеют в руках дела, способного прокормить семью, да и нередко уже и самой семьи не имеющие. Этих людей больше не интересует протестная риторика коммунистов или Жириновского. Их протест направлен уже не против политики властей, а против самого мира, «лежащего во зле», в котором существует ненавистная для них власть, политики, партии и т.д., мира, в котором у них нет будущего, и есть твердое ощущение конца света, грядущего апокалипсиса.
На этом отрицании актуальной реальности и основывается формирующееся «православие отчаявшихся» – лоскутное, противоречивое, иррациональное мировоззрение пензенских пещерников, сторонников епископа Диомида и других малоизвестных и малочисленных православных сект, существующих во многих российских селах и небольших городах. Будучи бессильными уничтожить реальность, новые православные фундаменталисты создают собственный виртуальный мир не только в интернете, но и в подземных скитах и у стен церковных приходов.
Примечательно, что активизация разнородного и неорганизованного движения «протестного православия» началась тогда, когда наступила для очень многих долгожданная внешне убедительная социально-экономическая стабильность в стране. Когда в России в 1990-е годы бушевала ельцинская революция, взорвавшая привычный жизненный уклад, нищающие слои населения предпочитали активные политические формы социального протеста. На этом протесте поднялись ЛДПР и КПРФ, на нем же вырос феномен Владимира Путина, в котором миллионы россиян на рубеже веков увидели спасителя от ужасов ельцинского мира. Когда же долгожданного спасения не произошло, политический протест зашел в тупик. Умершая надежда на чудо дала жизнь «безнадежному православию».
До сих пор апокалиптические чаяния православных маргиналов не угрожали спокойствию российских властей. Резервации «безнадежных», разбросанные по периферии социального пространства, не были объединены в единую сеть, не подчинялись общему организационному центру, не имели внятной и общей идеологической базы, а также харизматичного вождя. С появлением епископа Диомида ситуация начинает принципиально меняться. Возник не только серьезный претендент в лидеры движения «безнадежного православия», но и формируется более-менее внятная и понятная для «деревни» стратегия ответа «отчаявшихся» окружающему миру: борьба с «православной номенклатурой» из-за невозможности открыто выступить против российской бюрократии. Впрочем, в случае успеха проекта создания движения «безнадежного православия» – как разветвленной и финансово обеспеченной религиозно-политической организации (а «под Диомида» уже, похоже, начинают «давать» деньги) – нельзя исключать и роста амбиций нынешнего епископа Анадырского и Чукотского.
В этом смысле, епископ Диомид может скоро стать своеобразным церковным диссидентом, который вступит в открытое противостояние с нынешней элитой РПЦ. Во всяком случае, последние инвективы Диомида в адрес Патриарха Алексия и митрополита Кирилла дают основания об этом говорить.
Впрочем, нельзя исключать и того, что феномен Диомида, в конце концов, превратится всего лишь в инструмент внутрицерковной борьбы за власть (есть версия, что пламенного чукотского иерарха изящно используют для «сноса» митрополита Кирилла – как возможного преемника Алексия II на посту Патриарха Московкого и всея Руси). В этом случае протестная энергия сторонников Диомида будет всего лишь ресурсом в многоходовой политической интриге, выстроенной по самым подлым законам ненавистного для «отчаявшихся» мира.
