Петр Спивак
«Очаг просвещения» – банальное словосочетание. Но за ним стоит совершеннолетие, которое достигается именно в такой среде. Мемориальный холл Гарвардского университета. Фото Сильвии Онорс
Как хорошо быть генералом... ой... тьфу ты!.. что-то у меня произнеслось не то, что я хотел сказать. Как хорошо быть талантом! И чтобы вокруг их было много. Как и вообще чтобы было много хорошего. Только что-то не получается идиллия.
Казалось бы, все понятно. Большое количество хорошего есть цель и суть прогресса, большое количество плохого – угроза всем. А потому количество как категория должно быть изучено. И в XIX веке возникла новая область математики – теория множеств. Ее разработал немецкий ученый Георг Кантор, родившийся 3 марта 1845 года (в Петербурге, между прочим, в Западной колонии торговцев). Однако принята она была, можно сказать, в штыки. И дело здесь, пожалуй, не в академических разногласиях. Бросается в глаза ненаучный, дежурно-моралистический характер аргументации. «Развратитель молодежи» (научной то бишь) – так охарактеризовал Кантора не какой-нибудь богослов или журналист, а глава кафедры математики Берлинского университета. Нападки на теорию множеств исходили даже от таких крупных ученых, как Пуанкаре и Виттенберг.
Кантор описал мир чисел не так, каким его привыкли видеть. Простой пример: старшеклассники проходят мнимые и комплексные числа, которые вообразить невозможно, но которые реально работают в описании того, что происходит в природе. Так вот, Кантор доказал, что привычные нам натуральные числа – меньшинство, выпадающее из бесконечного множества мнимых. Так это же покушение на картину мира!
Для Георга Кантора охранительная реакция на его теорию стала тяжелейшим ударом и, наверное, способствовала депрессивному его состоянию. Он умер в 1918 году. Осталась его переписка с коллегами – существенный источник для изучения истории науки и творческих сообществ.
Кстати, о творческих сообществах. Они ведь, простите за банальность сравнения, на голой земле не растут, требуют тщательно возделанной почвы и благоприятного состава того воздуха, которым мы дышим. И есть старинный испытанный способ создания этих условий. То, что называют очагами просвещения.
3 марта 1639 года колледжу, основанному тремя годами ранее в Новом Свете, в Бостоне, было присвоено имя его спонсора – английского миссионера Джона Гарварда. Потом этот колледж стал Гарвардским университетом, известным всему миру. Кампус университета занимает огромную территорию, и почти все студенты живут там в общежитиях. Для чего? Для социокультурной адаптации, с одной стороны, и для обогащения тамошней среды, микроочага внутри общества. Были, надо сказать, у руководителей Гарварда и более прагматические соображения, вплоть до моралистически-репрессивных. Но у студентов, так или иначе, много возможностей противостоять этим тенденциям. Учась, молодые люди становятся совершеннолетними в глубоком, кантовском смысле этого понятия.
И здесь стоит вспомнить о фундаментальном для культуры, для рода человеческого феномене – о языке. И об ученом, его исследовавшем, – русском лингвисте Льве Щербе, появившемся на свет 3 марта 1880 года и ушедшем в 1944-м.
Щерба изучал фонемы, и не сами по себе, а в их связи со смыслами, с семантическими реальностями. «Глокая куздра штеко будланула бокра и курдячит бокренка» – эту придуманную им фразу слышали, наверное, все. Грамматика в соответствии со всеми правилами, смысл – ноль. Или что-то все-таки проскальзывает значащее? А если сопоставить этот образчик бессмыслицы с языковой реальностью политического абсурда, то фразочка эта – невинная и милая. Ну вот навскидку: в 1944 году Щерба удостоился ордена Трудового Красного Знамени. Это что, честь? Сомнительно. А если вспомнить такой элемент щербовского понятийного аппарата, как отрицательный языковой материал, то просто диву даешься от благодушия советской власти к этому ученому. Ведь термин этот – где-то на подступах к абсолютно отрицательной реальности – понятию, введенному Варламом Шаламовым применительно к лагерю и работающему для описания тоталитаризма в целом...
Пора, пора куда-нибудь подальше от этого ужаса. В прошлое, например. Ведь там еще не достигли тех масштабов зла, которые явил миру XX век. И работали не покладая рук ученые и инженеры, надеясь на торжество цивилизации и опять же просвещения. Вот только побочные результаты их трудов оказываются чреваты черт-те чем.
Родившийся 170 лет назад, 3 марта 1847 года, американский ученый, изобретатель и бизнесмен Александр Грейам Белл (ум. 1922) создал – вернее, сделал общедоступным – телефонный аппарат. Великое достижение? Несомненно. Но с некоторыми свойствами, имеющими серьезные неблагоприятные последствия. Это ведь нарушение права человека на неприкосновенность его покоя, его частной жизни. Все равно что войти в дом без спросу. А если добавить к этому обильные возможности использования телефона в порочных общественных структурах и институтах?
Помнится, в гротескной поэме Александра Твардовского «Теркин на том свете» заглавный герой, попав на «наш тот свет» (в смысле советский), наблюдает такую картину: сидит за столом грозный бюрократ и общается по телефону с себе подобными. «И решеткой обнесен/ Этот стол кромешный /И кромешный телефон (Внутренний, конечно)». Все значимо и узнаваемо. Это все наше, на Белла вину за такие наши картинки не возложишь. Хотя людям техносферы не помешало бы быть более предусмотрительными.
