Елизавета Авдошина
Спектакль заставляет зрителя понервничать. Фото Александры Торгушниковой с сайта МХТ им. А.П. Чехова
Одна из главных премьер сезона в Московском Художественном театре – чеховская «Чайка». Дело не в успехе, а скорее в ответственности момента: истинное рождение МХТ произошло с этой пьесы, и так повелось, что к ней обращаются в каждую из эпох – от времени Константина Станиславского до Олега Ефремова и Олега Табакова. Открытая в фойе театра выставка называется «От Константина до Константина». В этом вряд ли стоит искать самолюбование Константина Хабенского – тут обыгрывается и имя главного героя Константина Треплева, имя, ассоциирующееся с творческой революцией, горением.
На выставке вспоминают цитату Немировича-Данченко: «Чайка» написана тонким карандашом и требует при постановке необыкновенной осторожности». Хабенский сделал все наоборот. Осторожности нет и в помине, как нет и драмы, а только попытка из всего сделать комедию.
Действие дано с размахом, начиная от громоздкой сценографии Николая Симонова, который возвел деревянные, грубо сколоченные мостки, даже прогулочную набережную вдоль колдовского озера. На нижнем уровне торчит тростник, туда Треплев (Илья Козырев) побежит махать веслами, чтобы плыть на другой берег за Ниной Заречной (Софья Шидловская); на верхний уровень – как на капитанский мостик – актеры взбегают, чтобы переключить на проекторе фон задника (обычно включается вид а-ля рюс: с меланхоличной маковкой часовенки на бережке, но вдруг «случайно» мелькнет и Москва-Сити), оттуда же будет удить рыбу Тригорин (Андрей Максимов). Без малого весь спектакль по мосткам бурно передвигаются. То доктор Дорн (Игорь Верник) прижмет жену управляющего (Алена Хованская) к парапету, то Нина пробежит по всему периметру в погоне за Тригориным.
Активно задействован и зрительный зал: актеры не уходят за кулисы, а, покидая сцену, уходят по зрительским проходам партера, акцентируя размеры усадебной территории. Все эти призванные оживить действие, но утомительные к концу 2,5 часа первого акта физические активности, а то и мельтешения, конечно, мало что вносят смыслового, от них идет обманчивый эффект непрерывного действия. В этом плане Константин Хабенский вообще много чем «прикрывается» – взять хотя бы экспозицию сцен. На сцену выбегают играть в безмолвные игры детишки, одетые в белое, по сюжету мало понятно откуда возникшие, на деревенских уж точно не похожие. В то же время рабочие сцены как бы начинают монтаж или демонтаж декораций, обозначая так открытый прием анти-иллюзии в театре, тогда как эпизоды намеренно отбиваются приемом старого театра – полным закрытием занавеса (несколько раз за акт, что сегодня выглядит нелепо). Эпохи намешаны тоже бурно, и в итоге получается усредненность: действие как будто в наши дни (под стать и стилизованные под исторические, но все же современные костюмы; саундтреком идут каверы на группу «АукцЫон»), однако текст сохранен полностью, и так зачастую проявляются неувязки: Сорина, брата Аркадиной (его играет Анатолий Кот, заявлен в дубль и Станислав Любшин), аттестуют как бывшего статского советника, но в предложенном контексте это бессмысленные регалии. А когда Тригорин валит Нину за шкафом в пылу чувств, а Аркадина в этот неловкий момент заходит, в этом неувязка уже бытового толка – места-то вроде много.
Если убрать излишества такой псевдорежиссуры, то видно, что Хабенский не берется за серьезную концепцию – и единственное, что здесь подкупает, – отсутствие претенциозности. Спектакль не претендует на новое слово. Эта новая «Чайка» не предлагает острой, и уж тем более злободневной или хотя бы сверхоригинальной трактовки. На позиции режиссера Хабенский оказывается просто внимательным, местами язвительным читателем пьесы. К примеру, ключевое и неочевидное кастинг-решение зиждется на наблюдениях: на роль управляющего усадьбой Шамраева, который с пиететом относится к творческой элите, смотрит на нее буквально снизу вверх, но при этом может отказать Аркадиной в насущном, в лошадях, – приглашен Вано Миронян, артист карликового роста. А саму Аркадину играет Кристина Бабушкина – актриса типажа высокой, статной, дородной дамы. И тут фраза Дорна «средний актер стал гораздо выше» обретает новый оттенок! Шамраев властвует словно Крошка Цахес – держит всех в кулаке, смеется зловещим смехом, цинично равнодушен к собственной семье и не прочь порассуждать об искусстве экспертно, словом, ничуть не комплексует перед этими «гигантами горы». Может быть, это даже сатира на роль антрепренера, который должен оберегать творческую личность, но и не забывать свою деловую хватку.
Тема театра звучит ярко: герои нарочито играют свои роли в этой истории одной семьи. Аркадина не выходит из сценического образа фам-фаталь, на деле испытывая жгучий страх потерять своего любовника Тригорина, омолаживающего ее страстную, но перезрелую натуру; Дорн играет в тонкого психолога, по жизни являясь циником, сначала прописывает от всех болезней валерьяновые капли, а потом и труп застрелившегося Треплева норовит поджечь на ритуальном костре. Сорин разыгрывает роль спятившего – в последнем акте его вывозят в инвалидном кресле, покрытого с головой покрывалом, но как только все покидают усадьбу, он бодрым и дурашливым голосом читает монолог забытого Фирса из «Вишневого сада».
В Заречной словно отражается молодость Аркадиной, ведь, возможно, из-за таких же личных трагедий талантливая актриса стала душевно черствой, какой мы ее и видим со взрослым бунтующим сыном-безотцовщиной, пикирующимся с «отчимом». Тригорин и Треплев – ровесники (хотя первый и ощущает себя стариком), и это усиливает ревность сына к матери (Аркадина даже читает здесь монолог Гертруды). Наконец, образ самого Треплева доводится до театрального гротеска. Во втором акте, когда уже прошел его первый провал и литературная карьера все-таки идет в гору, не принося, однако, удовлетворения максималистскому настрою, он выходит в образе отшельника – питается дичью, натурально разделывая подстреленную чайку руками. Чучело чайки становится лакмусовой бумажкой моральной антитезы – Треплев впивается зубами в кровавые внутренности, а Тригорин, случайно наступив на брошенную птицу, спешит обтереть ботинок, как брезгливо сторонится реальных переживаний в жизни, лишь описывая их отстраненно, выдумывая «на продажу» умозрительные образы. Треплев же достает переживания из нутра, чтобы вылить их на бумагу, его творческий жар сродни помешательству – с первой сцены он ходит с пластырем на лбу, то ли регулярно стреляется, то ли отбивает лоб, когда бьется головой о стену в припадке депрессии. Его волевой уход из жизни мало что поменяет в распорядке усадьбы: гений всегда лишний человек.
Актерский ансамбль крайне неровный, вот чему не хватает реальной режиссуры: хотелось бы выделить только Кота-Сорина, играющего как-то основательно, добросовестно; по-хорошему самоироничных Максимова-Тригорина и Козырева-Треплева, чьи работы как раз балансируют ввиду отсутствия психологизма, не скатываются в балаган, а держат грамотный игровой характер, который, судя по всему, и был идейно заложен, только не всеми исполнителями самостоятельно осилен. Приятен и Медведенко Дениса Парамонова, актеру подходит амплуа забавного неудачника. А Заречная и Аркадина – самые неудачные актерские образы, которые стоит описать чеховскими словами – «играли с завываниями, с резкими жестами».
