Борис Голополосов и живопись энергии, она же – отчаяния

«Высокие сапоги, не красные, а коричневые – черные, все в крови», – рассказывал в свое время художник о «Борьбе за знамя». Фото РИА Новости

Следуя названию картины 1938 года «Человек стукается о стену (Психологический сюжет)», нынешний показ кураторы Татьяна Ермакова и Сергей Фофанов озаглавили «Головой о стену», что созвучно и духу того периода, и творчеству Бориса Голополосова (1900–1983), и впечатлению от выставки, призванной «способствовать возвращению зрителю «забытого» имени». Это возвращение даже в новую эпоху нулевых могло бы произойти еще лет десять назад, что, впрочем, не отменяет сильного впечатления от показа.

Екатерина Деготь вместе с Московским музеем современного искусства в 2008 году сделала в Новом Манеже выставку «Борьба за знамя. Советское искусство между Троцким и Сталиным 1926–1936» (см. «НГ» от 24.06.08). Один из этапных московских художественных проектов на примере разных художников продемонстрировал, что в тот переходный отрезок времени в искусстве еще было много возможностей пойти разными путями. Как видно, в фокусе выставки был период не только до 1932-го с постановлением ЦК ВКП(б) «О перестройке литературно-художественных организаций», но и непосредственно вокруг него. К слову, в том же году Троцкого лишили советского гражданства. Названа была экспозиция как раз по одноименной картине Голополосова, где в 1928 году каким-то жутким «общим знаменателем»  тлеющего, почти светящегося красного цвета смешались кровь, знамя и внутреннее «горение» рабочих. Этот проект, конечно, вспоминают в Третьяковке. И еще приводят выдержки из разговора Голополосова с Ольгой Ройтенберг: в конце 1970-х исследователь (художники 1920–1930-х годов, которых она изучала всю жизнь, станут героями ее изданной в 2004-м книги «Неужели кто-то вспомнил, что мы были...», выхода которой сама Ройтенберг не дождется) обратила внимание на опального автора, пригласила – после 40-летнего для него перерыва – участвовать в выставке «Художники первой пятилетки» в 1977-м. В 1979 году Голополосов смог снова вступить в МОСХ, откуда был исключен в 1938-м в рамках борьбы с формализмом (в том же году он и написал, как «Человек стукается о стену», заключив паукообразную изможденную нагую фигурку в клаустрофобический перекресток острых углов).

Помимо «Борьбы за знамя» из собрания Вадима Аминова в 2008-м показывали еще четыре голополосовские работы из Третьяковки. Сейчас картин – 40, и еще 60 рисунков, включая эскизы плакатов и росписей павильона «Винторг» на 1-й Всероссийской сельскохозяйственной и кустарно-промышленной выставке в Москве – из ГТГ, архангельского музейного объединения «Художественная культура Русского Севера», Вологодской картинной галереи и из частных собраний, в том числе коллекции наследников художника. Это вещи, сильно энергетически заряженные и экспрессивно, нервно, «издерганно» (и на уровне цветовой гаммы, и на уровне движения кисти) проявленные. Нередко – пугающие, и это то страшное, что затягивает, когда трудно отвести взгляд. Что от «Восстания» (в 1927-м обобщавшего восстание 1905 года в Ярославле – в нем участвовал отец художника), где все будто оказалось в каком-то прожекторном свете, где небо словно смешалось с землей и все покрыто «рубцами» красных, синих, желтых, зеленых линий. Что от холста 1929-го «Ленин – вождь пролетариата», где в рабочие массы сомнамбулических манекенов-теней с лицами-«масками» вливаются новые силуэты, пока вождь с испещренной длинными синими, зелеными и красными мазками головой («революцию показать цветами сильными – красными, зелеными, синими, желтыми», – писал художник) не то стоит на фоне красного флага, не то поднимается из гроба. Как будто бы эта картина была ответом  Голополосова на советский «иконостас» «Восстания», написанного Климентом Редько в 1924–1925 годах. Голополосов даже совхозы и колхозы писал чУднО и не «по-пролетарски» ясно, а беря формы внешне наивнее и вместе с тем сильно резче, по содержанию сложнее. Так, что внутреннее состояние существеннее сюжета и порой даже как будто с ним спорит. Состояние это часто кажется мрачным, порой депрессивным. Мучавшие самого художника депрессии влияли на его творчество.

Удивительным образом его автопортрет 1933 года, меланхоличный, но по живописи в целом «спокойный» – самая реалистичная, а главное, самая «уравновешенная» вещь на выставке. Кураторы удачно сделали это кажущееся спокойствие интонационным контрапунктом ко всему остальному. Даже отцовский портрет иной. Чертами лица напоминающий Чехова, он дисгармонизирован алым фоном и «пробежавшими» по лицу большевика зеленоватыми штрихами. Отец – инженер-железнодорожник из дворянского рода, соратник революционера Германа Лопатина, был арестован и в 1905-м попал в тюрьму. В живописи же среди учителей Бориса Голополосова были Сергей Малютин, Александр Осмеркин и Александр Шевченко (с ним и другими его учениками Голополосов создавал общество «Цех живописцев»), но от него отличался художественной самостью, совсем не похожим на всех них почерком.

Вообще, его работы хорошо вписались бы в выставку Андрея Сарабьянова «До востребования – 2» (2017) – в раздел «Примитивизм/Экспрессионизм/Сюрреализм». Про голополосовскую живописную манеру и пишут, что она близка экспрессионизму. Цвет – как пронзительный звук, цвет светящийся, идущий сполохами, обжигающий, сводящий с ума в «Мужском портрете (Сумасшедший)» и картине «Паук (Сон)», «душащий» на холсте «Одиночество (Убийца)». Экспрессионизм здесь слышен не только и, может быть, часто не столько как конкретное направление в немецком искусстве XX века (хотя художник, например, видел в 1924-м I Всеобщую германскую выставку в Москве), сколько как мировоззрение, проявлявшееся в искусстве разных эпох. И у Эль Греко, и у Блейка, и по-своему у Энсора и Одилона Редона (с его пауками), и у Мунка...

В 1932-м, когда было принято то самое постановление ВКП(б), у Голополосова все еще вроде бы хорошо: он вступил в Ассоциацию художников революции, когда остальные объединения разогнали (говорил, что работает «исключительно над темами социального порядка»), через год – в МОСХ, в начале 1930-х писал Днепрострой, марганцевые разработки в Чиатуре, «Подписание социалистического договора колхозными рыбницами». Писал очень по-своему. Но, как уже говорилось, вскоре от искусства был отлучен. Его работы оказались словно между разными временами. И упомянутый «Мужской портрет (Сумасшедший)» был написан в 1924-м, а мог быть создан во второй половине или даже в конце XX века.