Екатерина Барабаш В конце прошлой недели кинорежиссеры собрались на «Кухне». Так они решили назвать созданный клуб кинорежиссеров при Союзе кинематографистов РФ. На первое же заседание пригласили кинокритиков. Давайте, сказали нам, обсудим состояние отечественного кино, вместе поищем пути выхода из трудной ситуации. Пришли чуть ли не все московские критики, из режиссеров – Никита Михалков, Алексей Учитель, Валерий Рубинчик, Всеволод Шиловский, Лариса Садилова, Наталья Пьянкова. «Запомните, – угрожающе-императивно начал собрание Учитель, вдохновитель встречи, – не мы для вас, а вы для нас». На этой дружелюбной ноте пошло дальше.
Отношения творцов и критиков всегда непросты. Пожалуй, самые благостные моменты своего существования они пережили в советские времена, когда на экраны выходило лишь то, чему разрешалось выходить, а рецензии на то, чему разрешалось выходить, писались соответствующие. Весело и беспроблемно замыкался круг, и одновременно со смычкой города и деревни, партийных и беспартийных смыкались сообщества художников и их критиков. Все жили дружно. Потом враз все рухнуло, на экраны стало выходить не то, что разрешено, а то, на что есть деньги, и писать стали не то, что диктовалось идеологией, но то, что считалось нужным самими критиками и их руководством. Критики и творцы мгновенно раздружились. Что ж, дело житейское, больше того – не могут и не должны они дружить, ибо тогда ни о какой хоть примерно объективной критике речи не пойдет.
Пожалуй, нет смысла долго рассказывать, что нам, журналистам, пришлось выслушать в тот вечер от режиссеров. Никак не могу понять, почему мы слушали до конца. Может, по наивности думали, что перед нами извинятся? Или просто журналистское любопытство не пускало? Сначала нам объяснили, что мы, в общем-то, никто. Так, грязные прилипалы на здоровом и чистом теле художников. Потом объяснили, как нам себя вести. Белое не носить, обтягивающее не надевать и – самое главное – не танцевать. Про отечественное кино писать с придыханием, про западное – по желанию. Писать продуманно, отдавая себе отчет в том, что а) снимать кино необычайно трудно, б) сами-то мы этого не умеем. Негативная рецензия на фильм расценивается как хамство, две негативные – травля. Опять обвинили нас в смерти режиссера Алексея Сахарова, чей последний фильм получил негативную оценку критики. Что, опять оправдываться? Объяснять, что у Сахарова было слабое сердце, и смерть могла наступить от любой сильной негативной эмоции?
Интересно, что режиссеры-то собрались все больше успешные. Лариса Садилова, например, от родной прессы, кроме восторженных отзывов, ничего не слышала, Алексею Учителю вообще на прессу молиться надо, а не обижаться на отдельных критиков, не принявших его картин. Михалков, тот грамотно себя повел – элегантно пнул и режиссеров, и критиков, сказав голосом кота Леопольда: «Все хорошо. Все нормально. Какова режиссура, такова и критика».
Нет у нас пока практики публичности. Не понимают художники, что, создав произведение, они мгновенно становятся достоянием публики и волей-неволей пытаются торить себе дорогу в историю. А уж коль скоро ты ее торишь, будь готов ко всему. Даже к тому, что на пути возникнут преграды, к тому, что далеко не все поддержат тебя на этом пути. И что, вполне вероятно, придется вернуться назад. Не умеют держать удар наши мастера культуры, слабоваты стали. Пытаюсь представить себе на их месте Герасимова, Бондарчука, Шукшина┘ Не получается.
Но главное даже не это. После того как прикрылась одна из самых пошлых передач отечественного телевидения «Моя семья», ее ведущий и художественный руководитель Валерий Комиссаров решил стать главным хранителем экранной этики. Так завязавший алкоголик становится рьяным защитником трезвости. Он, как известно, предложил не показывать в передачах мертвые тела. Но так то Комиссаров, с него взятки гладки.
А вот как быть с уважаемым режиссером-творцом Учителем, который на означенном собрании внес предложение создать комиссию, отслеживающую публикации кинокритиков? И попадись ей, этой комиссии, хамский тон в статье – к автору немедленные санкции. Например, не аккредитовать на фестиваль (какой, интересно, Московский? Это уже было, проходили). Или написать телегу главному редактору того издания, в котором журналист-подонок работает. Или что-нибудь еще. А кстати, как быть с теми же режиссерами, которые во всех интервью утверждают, что наши статьи заказные и лживые, а мы сами насквозь продажные? (Почитать некоторых – так я, например, давно могу у Билла Гейтса «Майкрософт» перекупить.) Предложение было принято без восторга, но и отвергнуто не было. Стало неуютно. Нет, не от того, что со дня на день мое руководство получит подметное письмо от какой-то комиссии, которая знает, что, как и о ком мне писать, и потребует лишить меня премии или уволить. Зябко стало от болезненного ощущения «дежа вю». Ведь, по сути дела, смелый творец Алексей Учитель предложил ввести натуральную цензуру. Понял он это сам или нет – Богу ведомо, да и неинтересно это. Но интересно, что скажут те же деятели культуры лет этак через пять–десять–двадцать, когда специально назначенная комиссия начнет вычеркивать из их сценариев не те слова, карать за не те сцены, не пускать на фестивали за не тот тон? Наверное, сядут, как всегда, на кухне (или на «Кухне») и, опрокинув первую рюмку водки, вздохнут: «Вот оно, вернулось┘» И не сомневайтесь, вернется, дорогие мастера культуры. Только не журналисты будут в этом виноваты.
