Екатерина Васенина МАЛАЯ сцена РАМТа постепенно становится полигоном для театральных опытов: зимой здесь впервые сыграли удачную "Шинель" Гоголя в постановке ученицы Алексея Бородина Нины Чусовой.
Теперь ученик Анатолия Васильева Александр Огарев сделал там очень честный и компетентный спектакль по пьесе Теннесси Уильямса, настоящее учебное пособие для молодежи, которой и полагается ходить в РАМТ. Включая "Зверинец" в репертуарный план, театр, конечно, не имел в виду наглядную демонстрацию семейных сцен эпохи Великой американской депрессии. Но вышло как с недавней выставкой Павла Пепперштейна об испытательном атомном взрыве на атолле Бикини в 1947 году - общий дискурс выстраивается сам собой и лишает культурное событие герметичности.
В "Зверинце" под увеличительное стекло попадает распад души людей, отвергнутых обществом за странности и затянувших на шее крепкую веревку комплексов. Такую жизнь до определенного момента вел и сам Уильямс, ставший прототипом Тома Уингфилда, рассказчика, поэта, работающего в обувном магазине. Прежде чем уйти из дома и стать официантом, телеграфистом, знаменитым драматургом, автором собственных скандальных мемуаров, он три года оттрубил в "Международной обувной компании" и отдал массу сил своей сестре Роз, так и кончившей свои дни в сумасшедшем доме, - она стала прототипом Лауры.
Оставив скандальность мемуарам и пойдя по пути методичного следования авторским ремаркам, театр позволил-таки себе повеселить зрителей: для затравки по рядам пустили пачку открыток с девушкой ню; на такой карточке покинувший семейство Уингфилд-старший присылал лаконичные уведомления: "Hi! Bye!" Хрупкость психики остальных персонажей подчеркивается посудой и мебелью, которой они пользуются: из стекла буквально все. Но если посуда и коллекция стеклянных зверюшек хранятся как зеница ока, то друг друга семейка не щадит, ближний освежевывается с наслаждением, демонстрируется только человеку присущее сочетание слабости и жестокости.
Лаура в интерпретации Татьяны Матюховой как будто сама не верит в свою неполноценность, а только принимает навязанную ей родными роль инвалида и соответствующие правила игры. Свою застенчивость и маленький физический недостаток - слегка укороченную ногу - она несет с высоко поднятой головой и намеренно сильно хромает, с улыбкой выслушивая советы гостя о раскрепощении. Ее огромные ортопедические ботинки к концу спектакля окончательно приобретают смысл клоунских. Она так страшно комикует одна в отдельные моменты, силясь встать с места и открыть гостям дверь.
Аманда, ее мать, отнюдь не параноик, но ее жизнь - сплошная паранойя. Бессмысленное холерическое возбуждение женщины, цепляющейся за прошлое, Лариса Гребенщикова передает с таким подкожным знанием предмета, что диву даешься. Если чрезмерное хлопотание лицом Игоря Исаева, очень старательно и подробно выписывающего характер Тома, объясняется отсутствием опыта, ее истерика одинокой женщины с двумя детьми отточена до блеска годами тренировок. Когда талантливый припадок сходит на нет, Гребенщикова блестит умным и лукавым глазом: а вы, мол, уже и поверили.
Посреди сцены авторы выстроили стеклянную выгородку, на которой нарисованы "Текучие часы" Сальвадора Дали и банка томатного супа "Кэмпбелл" по соседству - не забудем, что это пьеса-воспоминание и право дозировать прогулки во времени режиссеру предоставлено в полной мере. На шаткой этажерке тают стеклянные фигурки, сделанные из чистого льда, - весь спектакль они будут медленно и красиво таять, плавясь в свете софитов. На наших глазах превращающийся в ничто фетиш - пожалуй, самая эффектная находка авторов, которым за цельность и продуманность сценографии можно поставить высший балл. Когда Лаура, проникнувшись симпатией к своему несостоявшемуся жениху Джиму, сунет любимого единорога в карман его пиджака, он растечется там темным пятном, как от раны.
Печать старательности и следование букве, которое все же не переходит границ и потому скорее является достоинством, лежит и на музыке. Наивное ханжество и добропорядочная старомодность матери осмыслена во вставных номерах: две скрипачки и виолончелистка с набеленными лицами выходят время от времени на авансцену и исполняют нечто волнительное. Эти неуместные по началу интермедии в результате удачно скрадывают неизбежные для комнатной пьесы огрехи режиссуры. Эту линию также поддерживает время от времени звучащая фраза из "Баллады о дамах былых времен" Франсуа Вийона. Линию страсти как свободы обеспечивает "Чаттануга" и "Take Five" - под них Лаура и Джим пройдутся в неловком танце, прежде чем окончательно оборвать надежду Аманды на удачное замужество дочери, чье время безудержно течет сквозь пальцы.
Бурлящая за окнами жизнь так ни разу и не войдет в этот оазис сложносочиненного безумия. Только приказчик из обувного магазина, сослуживец Тома Джим О"Коннор (Александр Доронин) споет Лауре сладкую песню о могуществе НТР и силе прогресса, над которыми тогда никто и думать не смел издеваться. Три столпа американской демократии, о которых Джим с таким восторгом говорит, - знания, деньги, власть - прозвучат предвестниками катастрофы, и в этом смысле сумма ощущений от "Зверинца" даст неожиданный результат-рецепт. Моральное юродство героев окажется лучшей защитой от жестокого абсурда реальности, о которой они так мечтают и в которую не попадут, так и не узнав, что победили.
