Екатерина Васенина САВЕЛЬЕВ сегодня - классик. Сказать о нем плохо - значит, обнаружить себя неграмотным дураком. Куратор отдела новейших течений Русского музея Александр Боровский давным-давно включил работы Савельева в фонды ГРМ вместе с Леонидом Борисовым, Сергеем Бугаевым-Африкой, Константином Звездочетовым и Тимуром Новиковым. К выставке в МДФ Боровский написал роскошный пресс-релиз с отсылками к Барту, Беньямину, Брехту и Франциско Инфанте, снабдив его в изобилии искусствоведческими терминами. Но развешанные на свежеоштукатуренных стенах МДФ работы (под ретроспективу отдали весь первый этаж) кажутся доступнее и привлекательнее умных и наверняка нужных слов.
Савельев - мастер лукавой подписи. Например, написано: "Шляпка", и действительно - минут через пять напряженного вождения носом по поверхности изображения у третьестепенного прохожего обнаруживается шляпа под мышкой. Четкая и ясная контактная печать с узкой пленки не помогает (Савельев все всегда печатает сам). Автор настаивает: "Березка!" Вконец разозлившись, находишь в левом нижнем углу чахлую тень от дерева, и радости твоей нет предела - березка и есть. "Пятка" - две дружески обнявшиеся женщины, перфорированные сеткой-рабицей на первом плане - и не осознаваемый хозяйкой в ту секунду как объект съемки и оттого бесконечно прекрасный кусочек женской пятки в белом носке и босоножке фабрики "Скороход".
Воландовский смешок из-за угла - фирменный прием Савельева. Возможно, поэтому асоциальность савельевских работ конца семидесятых - середины восьмидесятых ближе всего к чистому искусству, лишенному нахлынувших потом элементов соц-арта, тоже, кстати, блестяще отрефлексированных. При всем обилии красного на цветных фотографиях этот красный ни разу не отсылает к цвету знамени, только - к вину, цветам, женской крови. Такой бледно-кирпичный красный был у "Расчесывающейся" Дега и на "Портрете мадам Жену" Гогена.
В портретах Савельев пробивается сквозь окаменелые маски. На расчищенных от налета будней лицах он проявляет и закрепляет загнанную внутрь жизнь. "Лица в автобусе" - образцовый пример. Ему близка и дорога застенчивая нежность закрепощенных советских девушек. Они не успевают закрыться и спрятаться на улице, где их так любит снимать автор. Получаются восхитительно, оставаясь по традиции инкогнито из ниоткуда. Вот одна угрюмо сжала губы, пролетая в грохочущем вагоне над Москвой-рекой ("Метромост"), вот нимфа из Черновиц, родины фотографа, обнимает котов ("Коты"), вот разбитная с виду особа из конца восьмидесятых в пестрой легкой юбке впилась в трубку телефона-автомата, а в подъезд входит солдат-срочник ("Красноармеец")┘ Мощная традиция уличной фотографии, оперирующая понятием "контроль", вместо того чтобы привычно подмять под себя, привела Савельева к индивидуальному коду в документалистике. Так Савельев обрел свое первое широкое признание.
Ловец случайных мгновений, Савельев как никто из круга отечественных городских фотографов склонен к киношному подходу, когда кадр вырван из жизни, словно вырезан из кинопленки, сознательно не осмыслен - на, зритель, думай, ты умнее меня. Герметичность традиционной архитектурной фотографии, где каждый снимок - отдельное завершенное произведение с просчитанными смыслами пространств, не для него. Немая агрессия железных фактур, неустойчивость ночного фонарного столба, покосившиеся в чистом поле ворота в никуда - во всем абсолютная открытость, незащищенность, оправданная зыбкость. Движение глаза, лимитированное металлическими сетками, выгородками, трансформаторными будками, споткнувшись на них, не останавливается, как могло бы, а идет дальше, к сути пространств и предметов, которая, как всегда, на поверхности.
Его любимая техника - лучистый гумми. Любимые фотоаппараты - "Искра" и "Лейка". Его дети и внуки пошли по его стопам.
Начав в легендарном клубе "Новатор" как новатор-архаист, Савельев давно выступает в одиночном забеге, где позиционирует себя как аутсайдер, но вечно оказывается победителем. Пытаться раскусить его бесполезно. Можно только ползать носом по фотографии и искать шляпку.
