Алексей Макаркин Новые политические силы Киргизии в мае договорились о модели раздела власти. Главные претенденты на президентский пост – Курманбек Бакиев и Феликс Кулов – подписали соглашение. В соответствии с ним Бакиеву фактически обеспечен на выборах 10 июля пост президента, а Кулов становится премьер-министром с расширенными полномочиями: начиная от формирования кабинета министров и заканчивая назначением местных администраций (по согласованию с президентом). Тем самым основные кланы республики – северный (его лидером после бегства Аскара Акаева оказался Кулов) и южный (его интересы выражает Бакиев) – достигли компромисса, чтобы не допустить развала страны, угрожающего кровопролитием.
Судя по всему, Бакиев и Кулов не доверяют друг другу. Не случайно в соглашении содержится масса «страховочных» моментов на случай возможного его нарушения. Это и неудивительно, поскольку совсем недавно они были соперниками. Кроме того, гарантами соглашения выступили спикер парламента, председатели Верховного и Конституционного судов республики. Но даже если все пункты соглашения будут соблюдены до выборов, то вопрос о жизнеспособности новой киргизской властной конструкции остается актуальным. Раздел власти мало соответствует менталитету современных центральноазиатских лидеров, стремящихся установить полный контроль над политической и экономической ситуацией в стране и не допускающих политической конкуренции. Крайние проявления такой «философии» свойственны режиму Туркменбаши. Недалеко от него ушел и Ислам Каримов – андижанский мятеж стал в значительной мере следствием общей «зажатости» политической системы страны, невозможности добиться изменений мирным, демократическим путем.
Впрочем, есть некоторые исключения. Так, в Таджикистане правительству и исламской оппозиции после драматического противостояния, вылившегося в гражданскую войну, все же удалось найти компромисс. Но его параметры существенно отличаются от киргизских – умеренные исламисты, отказавшиеся от вооруженной борьбы и признавшие светское государство, в соответствии с соглашением 1997 года получили лишь свою квоту во власти (30%), но отнюдь не право формировать правительство или определять кандидатуры глав местных администраций. Кроме того, оппозиция так и не получила в свое распоряжение желаемого поста министра обороны – компенсацией для них стало МЧС. За прошедшие годы в стране было всякое: исламисты неоднократно обвиняли президента Эмомали Рахмонова в ущемлении их интересов. Как ни крути, многолетняя традиция политического доминирования дает о себе знать. Целый ряд видных исламистов были вытеснены со своих постов в госаппарате. Так, в марте должность первого вице-премьера покинул Ходжи Акбар Тураджонзода, бывший одним из исламистских лидеров в 90-е годы. Впрочем, при этом он стал депутатом верхней палаты парламента. Но главное – боевые действия не возобновились, политический процесс, хотя и с существенными проблемами, идет, представители умеренных исламских сил интегрировались в органы республиканской власти.
Еще одним исключением можно считать непризнанную Республику Абхазия, где в прошлом году резко обострилось межклановое противостояние. Оно было разрулено путем создания «связки» с участием Сергея Багапша (президент) и Рауля Хаджимбы (вице-президент с расширенными полномочиями, курирующий силовые структуры). Однако в данном случае вынужденный компромисс может оказаться менее стабильным, чем в Киргизии. Пост премьера и большинство других должностей получили противники прежнего режима. Более того, даже в сфере своей компетенции Хаджимба не может чувствовать себя уверенно. Так, ряд ключевых назначений в силовой сфере – руководителей МВД и таможенного комитета – был произведен в обход вице-президента, что вызвало его явное раздражение. Ходили слухи даже о возможной отставке Хаджимбы, но она так и не состоялась – по крайней мере пока. Межклановый компромисс в республике, таким образом, помог найти выход из кризисной ситуации, но не привел к росту взаимного доверия между бывшими соперниками, а ныне партнерами по коалиции. Да и внутренняя ситуация в Абхазии остается напряженной, свидетельством чего являются два покушения на нового премьера Александра Анкваба.
Киргизскую модель компромисса можно сравнить также с афганской – после ликвидации режима талибов в 2001 году власть перешла к коалиции, в которую вошли разнородные политические силы: бывший Северный альянс, которым руководили таджики, пуштунские лидеры, часть которых, как и нынешний президент Хамид Карзай, были в эмиграции, а также влиятельные деятели узбекской и хазарейской общин. В частности, пост президента получили пуштуны, а таджики возглавили МИД, МВД и Минобороны. Однако со временем расстановка сил изменилась: вначале таджики утратили контроль над МВД, а после президентских выборов и над военным ведомством – их возглавили близкие к Карзаю пуштуны. Неудивительно, что лидеры таджикской общины чувствуют себя дискриминированными. Впрочем, элементы раздела власти все же сохраняются, и пуштунская община не монополизировала власть в стране. Так, новым начальником Генштаба стал известный узбекский генерал Дустум. Судьба компромисса в Афганистане будет во многом зависеть от того, насколько честно избранным и представительным станет будущий парламент страны.
Во всех перечисленных случаях речь о вынужденном, достаточно неустойчивом компромиссе, который более сильная сторона не прочь пересмотреть: если не на бумаге, то по факту, постепенно ограничивая возможности для своих более слабых коллег. Эта же проблема существует и в Киргизии. Однако худой мир лучше любой кровопролитной ссоры. Тем более что компромисс может в идеале открыть дорогу реальной политической конкуренции, способствовать демократизации политических режимов. Если это новое для Киргизии политическое решение станет удачным, то может послужить примером для других государств Центральной Азии. Если же ситуация примет негативный характер, то под угрозой может оказаться территориальная целостность Киргизии.
