Елена Герчук Виктор Пивоваров. Влюбленный агент. - М.: Новое литературное обозрение, 2001. Макет и иллюстрации автора.
КАЗЕННОЕ определение "автобиография" для своей книги художник Виктор Пивоваров выбрал сам и тут же оказался вынужден объясняться по этому поводу с читателями. Но и с более привычными терминами - "мемуары" или "воспоминания" - ему было бы не меньше хлопот. Мемуары - это о прожитой жизни, автобиография - о собственной персоне, а писать-то художник собирался о своих картинах.
"Но мои вещи часто сами по себе мало что значат. Они обретают смысл в диалоге с предыдущими и последующими работами, с картинами друзей-художников, с прочитанными книгами, с идеями, носившимися в воздухе. То есть с контекстом".
Выстраивание из картинок контекста для слов, собственно, и есть ремесло книжного художника: ремесло в прямом смысле, то умение делать дело, которому выучиваются в юности и которое потом на всю жизнь остается в кончиках пальцев. Международная слава живописца, станковиста и концептуалиста, как выясняется, этого умения не отменяет. Виктор Пивоваров, в 60-70-х годах оформивший множество замечательных книг, выстраивавший контексты и для Андерсена, и для Достоевского, со своими собственными контекстами, разумеется, не мог не справиться. И изобразить "идеи, носящиеся в воздухе", разумеется, легче всего было ему самому. В воздухе его картин чего только не носится: люди, ноги и лица, слова и ботинки, идеи и карандаши. Этот удивительный воздух 70-х годов, перенасыщенный, как раствор, из которого выкристаллизовалось все, что сейчас живет и действует, на картинах Пивоварова ведет себя не как фон, но как действующее лицо. Этот воздух вмешивается в существование предметов и персонажей, переосмысляя их отношения, соединяя несочетаемое, создавая немыслимую, неповторимую сюрреалистическую среду, бывшую в те годы привычной и естественной средой обитания. Он настолько активен, что проникает и во все остальные иллюстрации в книге, он возникает и в книжных обложках, и на групповых студенческих фотографиях 1950-х годов, и на благополучных фотопортретах автора и его друзей, сделанных всего несколько лет назад. А изначально присущая фотографиям документальность начинает, в свою очередь, распространяться на рисунки и картины - и свободно гуляющие ноги, пятирукие художники и развалившиеся на стульях облака перестают вызывать оторопь. Становится совершенно очевидно, что именно так все и было на самом деле. Тридцать лет назад в Москве бывало еще и не то.
Так же написана и сама книга. Тонкости ремесла книжного художника, сложности жизни художника-нонконформиста, жены и дети, города и мастерские, глобальные закономерности и мелкая домашняя мистика - все главное и второстепенное, общественно значимые события и сугубо личные частности не выстроены по ранжиру, но и не свалены в аморфную кучу: существуя на равных правах и на равных же взаимодействуя, они создают вокруг себя ту же атмосферу, о которой в книге нет ни слова, но которая тем не менее является ее главным действующим лицом.
С издательской точки зрения эта книга, внешне вполне благопристойная, хотя и не блещущая дизайнерскими открытиями, тоже не совсем укладывается в стандарты. Это, конечно, не альбом, но и далеко не просто томик мемуаров. Даже отсутствие цвета в иллюстрациях вряд ли объясняется только банальными финансовыми проблемами. С одной стороны, цвет в картинах Пивоварова очень значим, часто символичен; эту значимость художник и сам вполне осознает и проговаривает: "Спустя пятнадцать лет я напишу синее ухо, синий забор, синюю лису. (...) Синий цвет в природе почти не встречается. Таким образом, синее всегда противоположно всему земному". С другой стороны, картины, лишенные цвета, еще плотнее становятся в один ряд с документальными черно-белыми фотографиями, окончательно убеждая читателя в реальности всего нарисованного, написанного, бывшего на самом деле.
