Виктория Шохина Речь в них идет о том времени, когда литературовед Андрей Синявский (1925-1997) и переводчик Юлий Даниэль (1925-1988) писали прозу в СССР, а печатали ее за границей под псевдонимами "Абрам Терц" и "Николай Аржак". Что обернулось для них арестом в 1965 году, громким политическим процессом в 1966-м и серьезными лагерными сроками.
Заглянем прежде всего в комментарий к воспоминаниям, названный не без претензии "Списком персонажей". Порядок представления "персонажей" произволен, почти нет дат, где-то пропущено имя. Образчик стиля: "С 1973-го жил и умер в Париже".
На первом месте - сама Нина Воронель. Справка о ней раза в два больше справки о Синявском и Даниэле. На втором месте - ее муж Александр Воронель. А вот еще справочка: "Сергей Хмельницкий, сверстник и многолетний друг А.Синявского. Архитектор, археолог, поэт /┘/. Автор нашумевших свидетельских показаний о связи А.Синявского с КГБ, опубликованных в 48-м номере журнала "22" и перепечатанных в "Континенте". Поясняю: "сверстник и многолетний друг", а также известный стукач давал свидетельские показания не в журнале "22" в 1986 году, а за 20 лет до того - по делу Синявского-Даниэля. А то, что было опубликовано в журнале "22" и перепечатано в "Континенте", называется по-другому - клевета. За что главный редактор "Континента" Владимир Максимов принес Андрею и Марии Синявским публичные извинения.
Вряд ли приблизительный и косноязычный "Список персонажей" составлялся в недрах журнала, в традиции которого культура публикации. И еще о культуре публикации: воспоминания Воронель перепечатаны все из того же журнала "22", из # 124, накануне увидевшего свет в Израиле.
Из соображений целомудрия в "Вопросах литературы" дали с точками слово "п┘а", которое Нина Воронель будто бы вычитала в листах, лежащих на столе у Синявского в Париже. Правда, цитирует Воронель по памяти, а память ее капризна и причудлива. Но это пустяки. Особенно на фоне других историй, расцветивших страницы этих искрометных мемуаров. Чего стоит один рассказ про клопов, которых Даниэли бросали в чемодан "чрезмерно зажившейся у них провинциальной гостьи"! Или о том, как москвичи Даниэли выгнали провинциалов Воронелей в морозную ночь на улицу.
Вообще чета Воронелей выглядит умилительно романтичной, наивной, безбытной и честной, чем резко отличается от других фигурантов воспоминаний. Впечатление это, правда, портит пошлый, как в безвкусном, графоманском романе, тон. "Сладкая жизнь", "ослепительный бал, где все сверкало, пенилось и кружилось", "светские посиделки", - так представляет себе эта романтичная провинциалка жизнь новых знакомых. "Приносили рукописи, читали стихи, делились литературными сплетнями, обсуждали последние культурные новости". Особенно хороши вот эти "последние культурные новости"! Любимый оборот: "никому (вариант: мне) ничего не дано было тогда провидеть". Порой, правда, Воронель, сама того не подозревая, поднимается до вершин пародии: "┘мы знали, кто такой неуловимый Абрам Терц /┘/, власти еще не знали, кто это, а мы - МЫ! - знали! Ужас и восторг, восторг и ужас!"
Если верить воспоминаниям, Синявский и Даниэль доверчиво читали Нине Воронель и ее мужу свои сочинения и рассказывали о передаче их за границу. Но верить не стоит. Да и трудно, уж слишком много здесь нестыковок, подтасовок, фактических ошибок и прочих неприятных штук. А самое главное, Нина Воронель очень старается придать себе и мужу героические черты. Однако чем больше старается, тем хуже выходит. Пишет она, к примеру, что во время процесса комната Воронелей в Хлебном переулке "превратилась /┘/ в штаб организованного сопротивления советской интеллигенции". Сюда жены подсудимых "каждое утро" приходят "позавтракать и обсудить программу предстоящего дня сражений". Сюда же Лариса Богораз-Даниэль приходит после суда. "┘она все время хотела рассказывать о процессе, а десятки людей жаждали ее слушать, но наш узкий кружок (курсив мой. - В.Ш.) знал, что ее рассказ одновременно выполняет другую функцию. Хотя она как раз и не подозревала, что рассказывает для отвода глаз". Довольно странная ситуация, не правда ли? Воронели знают, что их комната "прослушивается КГБ: техники, которые устанавливали магнитофоны в потолке, не очень-то таились". И допускают, чтобы гости, не подозревая о прослушке, обсуждали "программу предстоящего дня сражений" или рассказывали о процессе. Интересно также, из кого состоял "узкий кружок", знавший о "магнитотофонах в потолке"?
Если все, что написано, правда, то Воронели были провокаторами. Или это неправда.
Неправда очевидна, когда Нина Воронель говорит о своей руководящей роли в подготовке стенограммы процесса к публикации. На самом деле это делали Мария Розанова, Виктория Швейцер, Лидия и Андрей Меньшутины, используя записи Ларисы Богораз, Бориса Вахтина, Игоря Голомштока и других..
Чем сложнее цель, которую Воронель перед собой ставит, тем хуже она пишет. Мало ей, допустим, клопов в чемодане, "темнолицей растрепанной вакханки" (речь о Ларисе Богораз-Даниэль), "высокомерной блондинки монашеского вида" (а это о Марии Розановой-Синявской) и прочей клюквы┘ И появляется неуклюжий пассаж: "Как-то, когда после ареста Андрея и Юлика была демонстрация у памятника Пушкину - первая в Союзе политическая демонстрация - и оперативники КГБ стали швырять ее участников в подъехавшие воронки. Глядя на это из подворотни, где она пряталась, чтобы не скомпрометировать демонстрантов своим одиозным участием, одна наша знакомая воскликнула: "Боже! Как бы я уважала этих людей, если бы я их не знала так хорошо!" Ну и что это за дама из подворотни, чье нелицеприятное мнение об участниках демонстрации авторитетно для Нины Воронель? А главное, в чьих глазах дама эта могла "скомпрометировать демонстрантов своим одиозным участием"? В глазах случайных прохожих? В глазах оперативников КГБ?
В рассказе Александра Воронеля, вплетенного в воспоминания Нины Воронель, странностей тоже хоть отбавляй. Например, вспоминает он, как в тот день, когда арестовали Даниэля и Синявского, привезли и его на допрос в КГБ (на самом деле их арестовывали в разные дни, ну да ладно). Покинув лубянский кабинет, Воронель решил "предупредить Юлика. Я, конечно, понимал, что /┘/ я лезу в верную петлю, но не попытаться предупредить его не мог - я бы себе потом этого не простил. Телефона у них тогда не было, мне пришлось туда поехать". Очень благородный порыв у человека. Однако на допросе следователь сказал этому человеку, что Синявский и Даниэль "уже сами признались", из чего следовало, что Даниэль тоже арестован. И куда в таком случае поехал Воронель? Ну, допустим, следователю КГБ он не поверил. Но здесь же Воронель говорит о том, что Даниэлей в то время не было в Москве. Так куда же все-таки он поехал "предупредить Юлика"?
Читаем дальше: "Ларису привезли в Москву вместе с Юликом, но Юлика прямо с самолета повезли на допрос, а ей сказали, что он скоро вернется. Она /┘/ в два побежала звонить. Ей сказали, что Юлик задерживается, но в пять обязательно будет. Потом она позвонила в пять, и ответили: "Сейчас, сейчас..." И снова вопрос: Лариса, что, звонила на Лубянку, а ей там отвечали: "Сейчас, сейчас..."?
Как говаривала Лидия Гинзбург, хорошо врут только честные люди, поскольку им надо специально к этому готовиться. Нина Воронель и муж ее Александр врут плохо. И явно недооценивают возможности, заложенные в слове, за что слово мстит им на каждом шагу. Приведенные примеры - лишь малая часть из возможных.
Может, и не стоило бы искать логику там, где только глупость и пошлость. Но дело в том, что там еще и подлость. В родном журнале Воронелей "22" были опубликованы "показания" стукача Хмельницкого с доброжелательным предисловием Александра Воронеля. А кроме того - коллективные и весьма своеобразные воспоминания Воронелей и Марка Азбеля о процессе Синявского - Даниэля. Нынешняя публикация - еще один шаг в том же направлении. Сверхзадача автора воспоминаний, судя по тексту, была такой - себя показать, других потопить.
Что до редакции журнала "Вопросы литературы", то лучше бы они слово "п┘а" дали без точек. Пристойнее бы вышло. А так и невинность потеряли, и капитала не приобрели.
