На тему любви

Антилюбовь

Шаргунову кажется, что в него напихали теплого липкого снега, насильно затолкали снег через рот и талая водица прохладно растекается внутри.

Постельная возня без чувств. Этим отвратительна проституция. Жальче всего клиентов, их насилуют┘ От случки часто тошнит. Это знают на опыте, но не все в этом признаются. Возня не обязательно мила, тошнотна бесчувственная возня. Тему позабыли. А раньше о ней писали.

Один парень подклеил девочку, и пошел к ней.

- Какой у тебя этаж? - спросил парень. - Не заметил.

- А что? - испуганно вскочили зрачки.

- Ты не бойся, не брошусь┘ - хмыкнул.

- Восьмой. - Она толкнула стеклянную дверь, пропустила на балкон.

В прохладных веяньях и разноцветных бликах они рассматривали округу. Темнело. Рита прижалась. Рука оплела ему шею, теплый язык проник в ухо и мокро водил там.

- Гостиница "Космос". Видишь, как светится┘

- У┘ - мертво согласился он, вытянув шею в сторону стройных огоньков.

Среди желто-синего воздуха плыли просторы города, как бы заспиртованные в стеклянном шаре. Ветер приносил новые сумерки. Гость высвободился, перегнулся через перила.

- Ну, пойдем┘ - позвала Рита, удаляясь.

Он пошел следом, прикрыв балконную дверь. Шагнул к волнистым очертаниям и шепоту - и скользкий поцелуй залепил ему рот.

Шум снимаемой одежды прозвучал во тьме, как всплеск воды. Голые тела влезли под легкое одеяло. Парень и разглаживал, и сжимал... Еще момент - и Рита его отстранила. Она принялась ласкать сама, проводя ладонями, зачерпывая кожу когтями. Пугливо спускаясь вниз, щекотнув, и опять - выше┘ Внезапная злоба вспышками побежала по его телу.

- Светлый шоколад. - Прошипела Рита, языком поводя по его соску.

"Сука, - подумал он злобно. - Сука."

- Слаще шоколада┘

Он обнял. Ее грудная клетка грустно всхрустнула. Приступил к главному, во мраке увидев обнаженные зубки и вздернутую губу.

Яркий свет. Немолчный уличный гул. Жужжали и гремели машины. Кровать зависла в ослепительном воздухе, а под ней - раскинулся город. И еще что-то яростно звенело.

- Мобильник! - очнулась Рита и соскочила на ковер.

Парень приподнялся, тяжело озирая комнату, и снова затянуло глаза.

- Алло. Да, мам! Я выезжаю в полпервого. Не, не звонил. Перезвони.

И - новый звон.

- Я не знаю. Хорошо. А красный свитер брать?

Звон! Рита сидела на ковре, зажав телефон щекой, свисая юными сиськами┘

- Алло. Брать, да? Я успею, мам. А? Посплю и соберусь.

Звон!

- Ну, хорошо, мам. Ладно. Я недоспала. Я посплю маленько.

Она подняла взор и заискивая произнесла:

- Девять секунд бесплатно. Мобильник.

"Могильник┘" - безразлично подумал он, моргнул и пропал опять. Сквозь дрему отметил: включила радио, забралась в постель и нежно легла рядом. Песню играло радио и мучило, выводя в пограничную, лишенную сновидений, полосу. Он дремал и мутно проклинал песню. Песня длилась и длилась. Казалось, звучит не минуту, а целый час, и конца не будет:

Посмотри в мои красивые
глаза,
Я хочу тебе их подарить┘

Приоткрыл глаза - и увидел лицо совсем вблизи. Припудренная щека, ноздря с бледным волоском. Он всматривался и:

- Стоять! - мысленно командовал, удерживая лицо от пробуждения.

Рот у парня был сух, язык связан, дыхание горчило. Тут Ритин лик дрогнул, сладко глянули зеленые глазки, и с долгим стоном ее губы┘ потянулись. "Я не хочу! Повремени!" - про себя заклинал он. Поцелуй получился некрепким и мерзким.

Посмотри в мои┘

- Я хочу тебе их подарить! - присвистнул парень в надежде отшутиться.

Рита поцеловала его влажно. Он ощутил: накатывает волна тошноты, и отдернулся. Недоумение мелькнуло в зелени глаз.

Посмотри в мои красивые
глаза,
Я хочу те┘

Она не отпускала. Еще поцелуйчик, пауза, и┘ Вдруг герой понял: он здесь ни при чем. Его рот жил уже отдельно, превратившись в улитку. Эта улитка ползала и соприкасалась с другой склизкой тварью. Жуткая брезгливость поднялась в нем. Он брезговал и этим, и всеми, всеми когда-либо наползавшими нелюбимыми ртами и собственным опоганенным ртом. Надо было решиться.

- Извини, я сейчас! - пробормотал он, вскакивая с постели, случайно брыкнув Риту и повторив: - Ой, извини!

Сунулся в ванную, открыл кран и, наклонившись, стал полоскать рот. "Поцелуи┘" - думал он, вода сверкала и вертелась. Тут накатила новая тошнота, и, не выключив крана, он бросился из ванной. В коридоре была Рита. Подмигнув ей вымученно, вошел в туалет, прикрыл дверь - ах, да, не запиралась. Он предусмотрительно дернул за штырь, и в шуме, все заглушающем, его┘

Нет, так и не вывернуло.

Одеваясь, он кокетливо пританцовывал, не спуская с хозяйки глаз. Кое-где к майке прицепились седые комья, и герой тщетно их стряхивал.

- Шерсть, - сказала Рита.

Герой отдернул руку.

- Собака.

Он сорвал с майки и отпустил комок.

- Я же тебе говорила. Старая была собака, усыпили неделю как. А шерсть все никак┘ не выметется!

Прощались на лестничной площадке, солнце косило лучом сквозь несвежее стекло. На стекле была трещина - фигура дельфина, взмывшего в брызгах. Парень лыбился, ногой удерживая порывы лифта.

- Ну, до связи! - сильно поцеловал ее в губы, и она, смеясь, сорвала с него клочок.

"Мор-мор┘" - мурчал Сережа Шаргунов, сплывая вниз. Кипящее отвращение к постельной возне вез в себе Шаргунов, одно отвращение.

Бесчувственная возня┘

Он пружинисто пошел среди длинных одинаковых домов и почти выбрался из их окружения - как вдруг наперерез, гикая лаем, бросился грязный пес, окатил визгом. Шаргунов, недоспавший, застыл в тени высокого бело-голубого дома и растерянно уставился на пса.

- Пока-а! - услышал клич издали, это Рита махала с квадратика балкона.

Он помахал ответно, чуть рука не отсохла, и пошел дальше дворами. Преследование, тявкнув, оборвалось.

Небо, тягостно-синее, было по краям заметано копотью.

Антилюбовь-2

Обычным стало знакомиться по интернету. Моя одноклассница задала параметры: чтобы ее избранник жил в Южной Корее, был молод и учил русский. И с этим погрузилась в интернет, и┘ Выбрала себе предмет страсти, успешно вышла замуж. Теперь переехала к корейцу, там и родила.

Расчета и нелюбви много на свете.

А есть на свете еще ненависть, когда ты любовно измотан, такая надрывная любовь!

Я знал этого мальчика Мишу. Он и Фузимат учились на философском факультете. Ее я видел всего один раз, пышный восточный дворец, с нежными усиками, рафинад хохочущих зубов┘ Мелькнул дворец одним боком. С ним я много общался - нервный мальчик-заморыш, резкая челюсть, красил голову в желтый. Она его кинула. Он ее преследовал, наступал на пышные ее пятки. И как-то к праздной студенческой толпе, отхлебывающей пивко у входа в общежитие, выскочила Фузимат. Был май. Растрепанная. С ярко перерезанным горлом. И упала. Тополиный пух вокруг кроваво намокал, не успевая улететь. Любовь ее убила! Это значит, еще убивают за любовь, любовь еще стоит жизни!

Или вот Алису, я ее увидел на вечеринке в мидовском доме. Я уже был на взлете, ранний писатель. Столы ломились от яств, ломка роскоши┘

Бывает горячо больно и обидно. Злые обиды наносит нам любовь. В огне любви человек течет, как воск. Приходит охлаждение - и он, ужасаясь, корчится в новых и твердых формах┘ Я был тверд.

Я был с Викой, белобрысой и очень детской, хотя она и слесарь. Я их познакомил.

- Алиса, - резко.

- Вика, - представилась хрупко.

Они смотрелись превосходно вдвоем. Черная тяжелая Алиса и белесая прозрачная Вика. Одна наркоторговка, а другая - слесарь. Алиса - как черный глаз жука, Вика - как крылышко стрекозы. Обе сели за столик, друг против друга. Послушай, читатель, ну это так прикольно, стоять над этими двумя головами, и знать, что они обе были твои, с красными и розовыми губами.

Играл истошный джаз, Алиса мучилась под воздействием препаратов. И вдруг она разорвалась криком. Со свистом полетели из красного рта крики:

- Уйди, Шаргунов, уйди!

- Не бредь, - говорил я.

- Шаргунов, убирайся! - кричала она, размахивая смуглым кулаком. - Тебя на зоне порежут на мелкие кусочки!

Я был польщен и тверд. Прошло года три нелюбви, а Алиса не успокоилась. Люди вечеринки поблекли, прижались к углам. Даже обычно ревнивая Вика спряталась в ванную. Благоразумная. Только мы, титаны, стояли посреди кухни с кафельными стенами. Я, высокий и насмешливый, и грудастая Алиса.

- Прекрати.

- Я тебя ненавижу! - мертвой хваткой вцепившись, она тянула меня куда-то ото всех, в коридор, в свою бурлящую горечь┘ Теплые волны резвились, разбиваясь об меня.

Женщины очень ревнивые существа. Очень опасные! Я ценю женщин за их ранимость, за остроту чувств. Море в женщинах гуляет, так что вздымаются волнами груди, и запах┘ этот страстный морской запах! И отношения между женщинами всегда затаенно-враждебные. Того и гляди завопят, вцепившись друг другу в волосы, в ресницы┘

Меня среди лета позвали на закрытое шоу Лизы Б. Я сам бы туда не пошел, но опять Вику надо было сводить куда-то. И светлым душным вечером я ее повел.

Посреди белой залы стояла деревяшка, по типу прялка. Вместо пряжи был натянут куст роз. Множество бутонов, склеенных, липко краснели на этой прялке. Дочь опального магната, эти розы придумавшая, вся лоснилась, закомплексованная. Вокруг смуглого тела увивались пестрые одежды. Я знал про Лизу, что ее в Питере взяли с кокаином и сразу отпустили, узнав ее фамилию.

В белой зале десяток ее дружков сбились в говорливую стаю, золотая, гниющая под гнетом наркотиков молодежь. Саму девушку зорко оберегал мрачный распорядитель. Помню еще, какой-то бочонок привел с собой двух красавиц. Две курсантки школы ФСБ. С крепкими улыбками, с длинными ногами и крепкими коленками. И он их пихал к Лизиной прялке - фотографироваться на фоне Лизы и ее роз. Те отнекивались, растерянно хихикали. А он им приказал сухо:

- Выпили, девочки, и вперед.

Девочки выпили. Потом униженно улыбаясь, они встали к розам и Лизе, и расторопный фотограф их отщелкал. У них даже щеки раскраснелись, как розы.

А Лиза Б. ко мне подошла, чокнулась. И стала вещать бесцеремонно буддийские истины, модные среди молодых водорослей. Денег много, делать нечего - отсюда наркотики и буддийские истины. Прозрачные истины омывают водорослей┘ Я пожимал плечами, отпивая шампанское. Моя Вика молча стояла рядом и сверлила Лизу. Насквозь, голубыми глазами. Ревнуя!

- Ну мы спешим, Сереж? - неуклюже вопросила Вика и быстро рванула меня за собой в сумрак августа.

Лиза опешила, рот раскрыла. На миг из дверей сумрак ей подмигнул. Темным оком Шаргунова.

Ревнивец

Что-то завелся я на тему любви. И тут я решил вспомнить историю двухлетней давности. Я был тогда совсем ранний подросток, но уже сотрясала меня любовь. Тогда Алиса мое сердце наотмашь ударила.

Ее пятерня отпечаталась на вязком сердце┘ Даже коготки отпечатались. И любовный озноб меня сотрясал.

Сейчас затянулся отпечаток розовой тиной. И забавно стало вспоминать про то, как любил.

История произошла на пятый день ее отсутствия. Все это время меня тянуло увидеться с соперником. Посидеть с ним, попить, развести его на разговоры о моей Алисе.

Но я ему не звонил, потому что он мне не звонил. Я понимал, как бы я сейчас ни поступил, обо всем по прибытии узнает Алиса. Главное - первый ход, звонок. Я не хотел унижаться и быть первым.

И на пятый день я его встретил. Было воскресенье, было шесть вечера, еще жарко, кругом орали в микрофоны, пели и плясали (200 лет Пушкину, горожан насиловали Пушкиным). А я стоял на пороге Музея Маяковского. И полублондин соперник шел мимо со своим альбиносом другом. Им делать нечего, молодым маргиналам, они каждый вечер патрулируют у Музея Маяковского, если что-то есть внутри - заходят, галдят, ржут, стучат потными ботами┘

У соперника при смешке┘ У соперника при смешке еще и падалью тянет от его мелких зубешек уличного жалкача. С ним-то белая леди спала, подлая, неумная, непонимающая! Чего она в нем обнаружила, злюсь я. Тип мелкозубый, с реденькой растительностью, серые колючки какие-то. Тип с вздувшейся жилой у виска. Висок его в испарине. Мысленно посылаю туда пулю.

Тут он протягивает мне отпить (большая бутыль "Джин и Тоник"), и я пью. Внешне пью по-товарищески.

- Проходите туда, внутрь, - говорю я.

Это было предсказуемо, там они ведут себя похабно. Соперник бегает по залу. Альбинос, похожий на чайку, торопливо пишет неразборчивые записки. Приятели гогочут. И их уже готовы выставить, как обычно, но тут вечер подходит к концу.

- Пойдемте, посидим где-нибудь, - предлагаю.

Разговор о ней, о которой я принужден с кем-то говорить, которую я должен с кем-то делить, завязывается еще на улице по пути в недорогой бар. В баре мы берем кружки пива и садимся в полутьме. Ярко светит телевизор (как тогда, помнишь, детка? Ну, тогда, когда ты "стала со мной дружить", мы сидели, и┘).

- Так когда приезжает Алиса?

- В пятницу, - зевает соперник. - Она тебе не звонила?

Нет, мне никто не звонил.

- А мне звонила, только меня дома не было, шлялся, как всегда.

- Эта Алиса - дерьмо, - говорит альбинос и уходит в туалет.

- Алиса - это так, недоразумение. Она не должна нас ссорить. - Товарищ-соперник обнял меня рукой. - Что нам с тобой, Серег┘ Да кто она вообще такая?

- Ты прав, - вру я.

Отвратителен соперник. Он выкладывает мне все мои дела, все мои истории с Алиской, которые Алиса-сука, Алиса-лиса, наверное, веселясь, прижимаясь к нему, поведала.

- А ты с ней несколько раз спал, да? - говорю я, с собой не совладав, и подлая дрожь в голосе выдает меня всего.

- И ты с ней мутил┘ - рассудительно ответствует он.

И твердеет его рука, которой он обнял мне шею.

- Не спал, - говорю я. - Я только хотел. И она предлагала. А потом мы поссорились. Я знаю, она врет всюду, что я с ней спал. Я ей это позволил. Но я не хочу, чтобы ты, мой друг, был в дурачках┘

- По глазам вижу: гонишь┘ - наседает он. - Клянись, не мутил!

Что ж, я клянусь. Я никто, я ничто, я люблю вас, Алиса.

- А я вот мутил! - хвастливо произносит соперник.

Медленно я начинаю его разводить. Ловлю его на подробностях и мрачнею, а иногда светлею и опять мрачнею.

А потом иду к выходу. Двое за мной. На выходе я гляжу в большое зеркало. Я красив лицом, высок, строен. Какое у меня милое и волевое личико. А вот мурло соперника. Мне больно и обидно. Вышли из бара, идем по мглисто-огненной улице, в распахнутом окне низкого первого этажа на подоконнике темная голова пьяного.

Отстраненно касаюсь волос пьяного. Встает на цыпочки соперник, тоже трогает густую голову, заинтересованно. Нашел развлечение.

- Брось, - холодно говорю я.

И тут они поссорились.

- Отдай мои двадцать рублей, ублюдок, - требует альбинос.

- Нет у меня, - говорит соперник.

- Куда ты дел мою двадцатку?

- Ну, пропили.

- Как, пропили? Я тебе ее только что сунул, перед выходом.

- Не знаю ничего.

- Отдай мои двадцать рублей, ты, падла.

Мы движемся к метро, альбинос всю дорогу зовет деньги и толкает приятеля. Тот то и дело отлетает. В вагоне они даже подрались.

- Отдай мои деньги! - душил альбинос.

- Иди ты! - отбивался полублондин, он поймал мой взгляд. - Шаргунов, смотри!

Я уже выхожу из вагона, а он показывает мне клочок бумаги, мятый и весь исписанный красивым, таким аккуратным почерком.

У меня прервалось дыхание.

- Гончаров, покажи! - говорю я.

Он прячет листок.

- Пожалуйста. Ну, Гончаров. - Я пробую вытащить у него текст, я пропустил свою остановку┘

- Влюбился, влюбился! - заходится он в клекоте┘

Бедный я, Шаргунов┘ Странно вспоминать это прошлое мне.

Ревность - это хорошо. Однако точно не со мной, все это было.

Ведь не люблю больше, как отрезало. Но так странно вспоминать былые раны, как они пронзали до отчаяния. Я был ревнив, и все легко меня ранило. Всякое ранение достигало сердца.