Екатерина Барабаш – Элий Михайлович, что все-таки для вас значил Манеж?
– Лично для меня он значил то же, что и для всей страны, для всей культуры. Причем, я уверен, не только отечественной. С ним были связаны наши надежды, наша уверенность в том, что вот теперь все сдвинется с мертвой точки. Та печально знаменитая выставка, на которой Хрущев разнес в пух и прах все наши работы, ведь это был – честное слово – праздник интеллигенции. И этот праздник, раздавленный потом, как мне кажется, был вершиной оттепели.
– То есть в каком-то смысле Манеж для вас – это символ свободы?
– Не только свободы, но и ее попрания. До этого искусство переживало бесконечные репрессии, и вдруг – как глоток свободы. Это ведь было триумфальное завоевание нашего нового искусства. А разгром выставки со стороны ЦК и Хрущева лично стал, думается, последней точкой в недолгой истории оттепели.
– Вы полагаете, оттепель кончилась из-за неграмотности руководителя страны?
– Нет, конечно, не только и не столько из-за этого. Хрущев ведь тоже соображал, он понимал, что любые направления в искусстве, не укладывающиеся в соцреализм, опасны. С одной стороны, его гнев при виде многих картин моих студийцев, когда он кричал «Что это за девушка?! У нее же один глаз! Это морфинистка какая-то!», – был гневом действительно малограмотного человека. С другой стороны, это был гнев руководителя тоталитарного государства, у которого под носом вдруг оказался рассадник свободолюбия.
– Вы уже успели задуматься, каковы могут быть последствия для нашей культуры исчезновения с карты Москвы здания Манежа?
– Тут и думать особо не надо. Если отвлечься от ностальгических настроений, то, во-первых, я очень боюсь, что продолжатся издевательства над Манежной площадью, благо место для новых опусов Церетели появилось. Во-вторых, как выставочный зал Манеж был очень удобен. Таких площадок днем с огнем не найдешь. Недавно был в Америке – ничего подобного там нет. В Манеже можно было чувствовать себя художником. Вообще я настроен вполне пессимистически – и так это место уже подперли Церетели, галерея Шилова, галерея Глазунова, Военторг снесли.
– То, что Манеж сгорел в день выборов президента, – с точки зрения художника нет ли здесь какого-то смысла, знака?
– Мы взрослые люди и знаем, что просто так ничего не бывает. Искать причины пожара – дело компетентных людей, но для меня в этом есть глубокий смысл. Оплот оттепели, свободы сгорает именно в этот день. Я бы задумался.
