Листик, плыви!

Лена Семенова, Лена Листик, была человеком удивительным – и по складу характера, и по жизненной траектории, и как сотрудник «НГ-EL». Фото Павла Сарычева

У хороших газетчиков-журналистов, равно как и журналистов-газетчиков, кроме непреложного принципа: ниже пояса не бить и не целовать, есть немало добрых традиций, об одной из которых есть желание напомнить и кое-что рассказать. Вспомнилось о ней, увы, по очень печальной причине. В начале года от нас ушла Лена Семенова, Лена Листик, человек удивительный – и по складу своего характера, преисполненного доброты и жизнеприятия, и по той своей жизненной траектории, по которой ей выпало лететь в пространстве земной судьбы.

Лена окончила семинар поэзии Юрия Кузнецова в Литературном институте и по праву обрела имя поэта: все, например, помнят ее удивительной силы и красоты стихотворения, которые она помещала на своей странице в Telegram. Такой же естественной и была Лена как сотрудник «НГ-EL». Но здесь я не о ее, так сказать, трудовой деятельности. Расскажу одну историю, которая просто запомнилась, а почему – даже не хочу объяснять. Думаю, это станет понятно, когда все желающие ее прочтут.

Однажды, не менее 15 лет тому назад, еще в невозвратно блаженную эпоху телемской философии российского формата, ранним, но все еще жарким июльским вечером я по своим делам зашел в одну из дружественных редакций, точное название которой здесь лишь перегрузит повествование. В редакции только что сдали в печать очередной номер, с работой на сегодня было покончено, так что стихийно возникла идея пойти искупаться на Москву-реку. Между прочим, такие купания как раз и входили в круг добрых традиций именно этой редакции, причем купались они всегда на Москве-реке, но в разных местах этого сложноустроенного водоема.

На этот раз решили отправиться, можно сказать, на ближайший москва-рецкий пляж. Поскольку погода была, повторю, знойная, постольку первоначально собралась довольно многочисленная группа, в которую вошли помимо работников редакции и несколько ее гостей. Однако по причине того, что при движении к пляжу было сделано для активного отдыха и передыха три (а может, и четыре) привала в расположенных вдоль маршрута к реке чебуречных, рюмочных, хинкальных и пивных, отряд потенциальных купальщиков очень заметно поредел. Кто-то отдал предпочтение горячительным и прохладительных напиткам, кто-то (главным образом почему-то представительницы прекрасного пола) сослался на отсутствие купальных костюмов, а одна дама не смогла себе позволить принять водные процедуры без последующего вытирания полотенцем, кое у нее было не при себе.

В итоге на песчаную отмель, уцелевшую среди затиснутой в гранит и в подобную каменную слизь Космодамианской набережной, а если говорить с применением иноязычного корнесловия, на уютный пляж напротив котельнической высотки пришли четверо. Это были – Лена Листик, столп отечественного нонконформизма, увы, ныне также покойный Игорь Геннадьевич Яркевич, поэт и литературный деятель, которого, зная его скромность, обозначу инициалами Е.Э., и ваш покорный слуга.

Считаю необходимым отметить, что в эту четверку вкрался оппортунист. Это был непосредственно я. Имея некоторые проблемы по урологической части и опасаясь обострения МКБ, я так и не решился залезть в воду и даже джинсы не снял (хотя желалось – и то и другое). Как сразу выяснилось, все четверо плавок с собой не имели. Точнее, надо вести речь о троих, ибо Лена была последовательной и неуклонной натуристкой, а потому в летнее время верхнюю одежду носила на голое тело. Что незамедлительно и подтвердила, стянув через голову свое короткое платье и сбросив вьетнамки. После чего блаженно замерла, стоя под теплым ветерком вечернего солнца.

Поэт Е.Э. честно разоблачился, аккуратно сложив на песке всю свою одежду, включая трусы. На эту укладку водрузил собственные очки, после чего с разбегу бросился в воду и поплыл на фарватер. Игорь Яркевич раздевался неторопливо, трусы он на себе оставил, очки тоже, в воду вошел степенно и стал осторожно плавать вдоль берега.

Надо заметить, что облюбованное купальщиками место находится за Большим Устьинским мостом, ниже по течению. Река здесь делает небольшой изгиб, так что речные суда, в частности трамвайчики, становятся видны не издали, а только при их выходе к пляжу. А то, что ребята превратили эту отмель в пляж, нет никакого сомнения. Вот и я увидел речной трамвайчик, только когда он прошел под мостом и выплыл нам навстречу. По случаю жаркой погоды и летнего туристическо-курортного времени судно было переполнено, причем, кажется, в каютах никто не прятался.

Ребята продолжали плавать, Лена загорала, я меланхолически взирал на окрестности, и капитан, очевидно, умиротворенный этой картиной, прошел мимо нас, не сбавляя хода, только приветственно прогудел, удаляясь.

Но, как оказалось, это был не одинокий трамвайчик.

Следующий появился в тот момент, когда Е.Э. вылез из воды и вступил в неслышный мне разговор с Леной, очевидно, обмениваясь с коллегой по лирическому цеху поэтическими впечатлениями. Как видно, пассажиры этого трамвайчика также жаждали соответствующих впечатлений, ибо с борта до нас долетел неясный, но требовательный шум голосов. Капитан, надо полагать, хотя и не идя на поводу у самовверенных ему лиц, все же был не лишен эмоциональной отзывчивости: кораблик замедлил ход.

И не зря.

Игорь Геннадьевич Яркевич, также завершив водную процедуру, выбрался на сушу и, полностью подтверждая незыблемость и всеохватность своей репутации гения нонконформизма, обстоятельно снял с себя трусы, тщательно их отжал над поверхностью воды, стараясь, чтобы струящиеся капли не попали на его тело, после чего разложил их просушиваться на теплом каменном парапете и неторопливо подошел к беседующим поэтам. Было заметно, что остановившийся трамвайчик значительно завалился на правый, ближний к нам борт, ибо многие не только глазели, но и снимали нашу компанию на телефоны и фотоаппараты. Трудно представить, что обошлось без видеосъемки.

Понятно, что и капитан осознал серьезное нарушение на вверенном ему транспорте. В судовой громкоговоритель он потребовал у пассажиров вернуться на свои места, но так как никто не поспешил сделать это, речной лайнер продолжил, постепенно избавляясь от крена, свой маршрут, впрочем, как и предыдущий, гудками подбодрив наш (примазываюсь!) почин.

Далее произошло прекрасное. Как мы все знаем, речные трамвайчики ходят строго по расписанию, с определенными интевалами между рейсами. Но то ли в этот день желающих бездумно покататься по воде было невероятно много, то ли кто-то зафрахтовал речную трамвайную флотилию для своего тотального корпоратива, однако из-под сени Большого Устьинского моста появился третий трамвайчик, переполненный зрителями. И Лена, добрая душа, поняла, что их невозможно огорчить. Дождавшись, когда плавучий партер с ложами и амфитеатром поравняется с пляжем, она прокрутила перед присутствующими тройной рондад (а более длина отмели и не позволяла), после чего с невероятным прыжком прямо с берега нырнула в воду.

Не знаю, что они там, на теплоходе, успели снять, да это и не важно. Ведь сколько бы мы, вооруженные техническим прогрессом, ни снимали на свои гáджеты и гаджéты, остается только то, что мы запомнили безо всяких электронных приспособлений навсегда. Но они запомнили. Я же запомнил! Даже если каждый запомнивший запомнил это по-разному. Но и это прекрасно, и Лена такого разностороннего запоминания, вне сомнений, достойна.

Наконец ушел и третий трамвайчик. А купальщики продолжили отдых, неторопливо обсуждая, какая из чебуречных предпочтительнее для резюмирующего общения – в Замоскворечье или на Солянке. Мы уже собирались уходить, когда увидели, что от Большого Краснохолмского моста возвращаются наши три трамвайчика. И хотя они шли против течения, в их движении была очевидна бодрость и жажда новых впечатлений.

Мы все, кроме Лены, были уже одеты (а я и не раздевался).

И едва первый из трамвайчиков приблизился к нашему стойбищу и коротким гудком напомнил о себе, Лена вновь начала крутить свои рондады. Она их крутила и крутила, а трамвайчики шли и шли кильватерным строем, шли, как идут ослики, верблюды, буйволы…

А когда прошел последний, она вновь бросилась в поднятые ими волны и поплыла им вослед, а они загудели, прощаясь. У всех более или менее значимых пространств и местностей, поучали еще древние, – а по совести, не только значимых – предполагается наличие «гения места». Москва, кто бы там что ни сливал, местность значимая, а если без дураков – великая, и потому она как явление сложносоставное (особенно после учреждения так называемой Новой Москвы) гения места имеет не одного, а многих-многих (возможно, при трудноустановлении самого главного, но сейчас не об этом).

Среди этих московских гениев места есть непреложно то (настаиваю!), которое надо связать с именем Лены Листика, Елены Семеновой, Лены-поэточеловека (нет, не поэтессы, не поэтки, ибо у поэзии, у литературы, как у ангелов, нет пола). Это – описанная выше песчаная отмель на Космодамианской набережной.

Лена утверждала идею человеческой свободы во всей ее красоте и ответственности всюду, где бы она ни оказывалась. Но именно там, где это утверждение видели не только мы, ее друзья, не только пассажиры нескольких речных трамвайчиков, но, вероятно, и жители сталинской высотки, удосужившиеся в те минуты подойти к окнам своих квартир, по везению выходящих на Москву-реку, – именно там видится она как теперь навсегда наш вечный гений места. Местности. Города. Страны. Русской поэзии и русской литературы.