Максим Артемьев
Раньше все отличали кобеля от суки. Илья Репин. Лучший друг человека (Пес). 1908. Частное собрание
Перечитывая русскую классику, натыкаешься на любопытную особенность той эпохи – глаз современника был хорошо натренирован на определение пола животных, по крайней мере домашних. Соответственно он назывался.
Лев Толстой, «Война и мир»: «Да и сука-то моя мышастая поймала… небольшая чистопсовая, узенькая, но с стальными мышцами, тоненьким щипцом и навыкате черными глазами, красно-пегая сучка… Николай указал ему на его красно-пегую суку. – Хороша у вас эта сучка!.. выражая свою нежность и надежду, возлагаемую на этого красного кобеля… Ругай, красный, горбатый кобель дядюшки… Черно-пегая, широкозадая сука Милка с большими черными навыкате глазами…Старый кобель, с своими мотавшимися на ляжках клоками».
Как видим, для графа было важно отмечать пол животных, сегодня подобные разговоры показались бы странными, мол, собака и собака, зачем подчеркивать – «она» или «он»?
Так же писали и другие наши классики. Гоголь: «...визжал борзой кобель, присев задом к земле». Достоевский: «И собакой в Москве травил, по всей улице, борзою сукой. Ужастенная сука». Куприн: «...спускает с цепи старого, злого, лохматого и седомордого, осиплого от лая кобеля». И Есенин писал про «суку» не только в переносном смысле, но и в прямом: «Семерых ощенила сука».
И для героя Чехова умение отличить суку от кобеля – признак взрослости: «Милка не мужеского пола? – изумился поручик. – Кнапс, что с вами? Милка не мужеского... пола?! Ха-ха! Так что же она по-вашему? Сука? Ха-ха... Хорош мальчик! Он еще не умеет отличить кобеля от суки!»
Правда, в «Каштанке» Чехов ни разу не называет Каштанку сукой или сучкой. В несколько затянутой тургеневской «Муму» это слово используется только один раз: «Собака оказалась сучкой». Итого – два самых известных произведения русской литературы о собаках обошлись без сук и кобелей. Но в хрестоматийном «Ваньке»: «За ним, опустив головы, шагают старая Каштанка и кобелек Вьюн».
Думается, не случайно устойчивое выражение «сукин сын» звучит именно так, а не «собачий». Россия XIX века внимательно вглядывалась в меньших братьев – и в крестьянской избе, и на графской усадьбе. Многое шло от охотников, у которых немало значил пол животного и имелся собственный, в том числе собачий жаргон, из-за которого сцена охоты у Толстого мало понятна современному читателю: «Ругай, на пазанку!.. Она вымахалась, три угонки дала одна… Да, как осеклась, так с угонки всякая дворняшка поймает».
Что относится к собакам, применимо и к лошадям (два животных с равноправными синонимичными названиями: собака – пес, лошадь – конь, причем истинно русские «конь» и «пес» оказались на втором плане). От Пушкина – «кобылица молодая» через Ершова: «...и увидел кобылицу» и до Блока: «Летит, летит степная кобылица». Но примечательно, что у графа в «Анне Карениной» с ее скачками лишь два раза используется «кобыла» и девять раз – «жеребец». Зато в «Холстомере» «кобыла – кобылка» – 32 раза, а «жеребец» только два.
Лошадь была еще важнее собаки, так что в них все разбирались, как сегодня разбираются в марках машин. Владимир Короленко выводит нас еще на одно наблюдение: «В середине этой толпы виднеются три малорослые лошади: сивая кобыла, старый мерин, именуемый по прежнему владельцу Банькевичем, и третий – молодой конек, почти жеребенок». Люди тогда сразу подмечали кастрированных животных и мерина с жеребцом не путали. Главный герой «Холстомера» – именно «пегий мерин». И у Бунина: «...быстро понес его на своем сытом меринке». Так что если автор писал про волов и боровков, то не просто так. Михаил Шолохов еще отличает в советские времена холощеную животину от нехолощеной: «Семен знает, какая овца окотная, у какой уже есть ягнята. Он ловит, на ощупь выбирает валухов, баранов, ярок… хватает валуха за холодную рубчатую извилину закрученного рога».
Любопытно, что у французов это различие перекидывается на птиц – «жирные каплуны» у Дюма и Дрюона, заставлявшие советских читателей мучиться вопросом, что это такое. У них же есть слово matou – некастрированный кот-производитель. Отсюда уже переход к холощеному-нехолощеному человеку, метафорический или прямой: «Безусый скопцеватый Аникей подмигивал Григорию, морща голое, бабье лицо» (Шолохов); «рослый, но рыхлый, желтолицый скопец» (Фадеев).
И последнее. У диких зверей самец и самка различались – волчица и волк, заяц и зайчиха. Вспомним Пушкина: «Отверзлись вещие зеницы, Как у испуганной орлицы» – почему не как у орла? А вот лисице не повезло отчего-то. Излюбленная героиня русских народных сказок существует исключительно в женском роде. А «лис» используется только в переводах, как, например, в «Романе о Лисе», где герой никак не мог быть передан «лисой». Но ни в народной речи, ни в произведениях русской классики «лиса» нет.
