Но ждут пиита лишь напасти

Ася Флитман. Лей из таза в область таза... Иллюстрация к стихотворению Германа Лукомникова

– Герман, скажите, пожалуйста, когда вы начали писать детские стихи? Что послужило импульсом?

– Я не пишу и никогда не писал стихов для детей. Специально для детей. Так же как специально для взрослых или, скажем, для лиц пожилого возраста. Я пишу для себя, чтобы мне самому понравилось. Это трудно, я очень придирчивый читатель. В 1990 году, в первый год моего активного зрелого сочинительства, когда меня как поэта еще почти никто не знал, я как-то, будучи в гостях у своей ленинградской тети Наташи, показал ей свои стихи. Она почитала и сказала, что все это, конечно, полная ерунда, но вот если бы я попробовал писать для детей, тогда, возможно, из этого был бы толк. Я тогда расстроился, даже разозлился. Но в каком-то смысле тетя Наташа оказалась права: некоторые мои книжки вышли в детских издательствах, многие знают меня как детского поэта, а в 2015 году я получил премию Чуковского за новаторство в детской литературе. В сущности, мое новаторство в детской литературе – оно в том, чтобы ею не заниматься, не писать специально для детей, то есть как-то нарочито упрощенно. У моих любимых обэриутов деление на «детское» и «взрослое» определенно существовало уже на стадии сочинительства. Как и, например, у Генриха Сапгира или даже самого близкого мне поэта Олега Григорьева. У Григорьева, впрочем, граница между «детским» и «взрослым» несколько размыта. Еще больше она размыта в моем случае. Просто выяснилось, что те мои стихи, в которых нет ни заведомо недетской лексики и тематики, ни цитат и аллюзий, выходящих за рамки школьной программы, доступны детям и прекрасно ими воспринимаются. И это примерно четверть всех моих стихов, то есть довольно много. Не то чтобы это стихи именно для детей. Это, как я их называю, «стихи для всех». Для всех, в том числе и для детей тоже. Такие мои «универсальные» стихи печатались в детских журналах и альманахах, выходили в детских издательствах. Но, повторяю, в моем случае появление корпуса «условно детских» стихов – это не вопрос сочинительства, а вопрос отбора, сортировки уже написанного. В процессе сочинения я никогда заранее не знаю, что у меня получится и кому это может пригодиться. Но лирический герой моих «условно взрослых» стихов тоже, как правило, большой ребенок. И обращены они в каком-то смысле к ребенку, который живет в каждом взрослом. Мне самому при этом не приходится «играть в ребенка», я просто действительно такой. Мне скорее взрослым немножко приходится притворяться.

– Вы несколько раз размещали в соцсетях видео, на которых дети исполняют ваши стихи. Расскажите, пожалуйста, как попадают к вам эти записи. Какое впечатление на вас это производит?

– Мне иногда присылают подобные записи или ссылки на них, а иногда я сам на них натыкаюсь в интернете. Иногда это домашние записи, и в таких случаях присылают обычно родители – мои друзья, а иногда и незнакомые люди. Несколько раз я видел спектакли или концерты, где дети читали мои стихи. Конечно, это очень приятно. Тем более что мне часто приходится слышать мнение, будто бы мои стихи могут существовать лишь в моем исполнении. Утешает тот факт, что Маяковскому и Хармсу говорили то же самое.

– Мы знаем, что вам доводилось выступать со стихами перед детской аудиторией. Чем отличаются такие выступления от «взрослых»?

– Коротко говоря, ничем. Доводилось – это слабо сказано, я выступал перед детьми сотни раз. Я уже с довольно давних пор выступаю перед детьми чаще, чем перед взрослыми. Но мои стихи, как мне хочется верить, обращены к самой сути человека, к чему-то очень общему и в то же время очень личному в нас – возможно, это одно и то же. К таким областям души, до которых все эти наши перегородки – поколенческие, гендерные, национальные, профессиональные и прочие и прочие, – надеюсь, не доходят. Поэтому я читаю свои стихи взрослым и детям, вундеркиндам и ребятам с особенностями развития, в университетах и кабаках... Где я только не выступал – в тюрьмах, в больницах, в том числе психиатрических, и даже когда-то в Государственной думе – сейчас такое вряд ли возможно, – и на слэмах, и в художественных студиях, и в театре, и перед иностранцами, совсем не знающими русского... Читал даже животным в зоопарке! И практически всегда успешно. Горжусь широтой и разнообразием своей аудитории. Ваш вопрос можно понимать философски: чем дети отличаются от взрослых? Ну, вот я как поэт стою на том, что, по существу, ничем. В этом одно из моих поэтических открытий. Конечно, у них опыта меньше. Но это нашего, взрослого опыта. У них есть свой грандиозный опыт восприятия мира, который мы почти забыли и которому нам у них стоит поучиться. Может быть, в моих стихах «детские» и «взрослые» миры соединяются, поэтому у меня такой парадоксальный взгляд на это и вообще на многое.

– Должны ли стихи учить детей (и взрослых) чему-нибудь?

– Об этом уже написал Пушкин в стихотворении «Поэт и толпа». Там, правда, не только Чернь, там и Поэт несколько карикатурный, но позиция этого персонажа мне, понятное дело, ближе. И когда Чернь говорит: «Как ветер, песнь его свободна, / Зато как ветер и бесплодна» – это несправедливое обвинение хотя бы потому, что в природе именно ветер разносит семена. Сами стихи, по-моему, никого и ничему не обязаны учить, но, читая их, можно многому научиться. Если захотеть. Свежему, незашоренному взгляду на жизнь. Более тонкому ее восприятию. Эмпатии, лучшему пониманию другого человека. Как сказал мой друг поэт Иван Ахметьев,

мои стихи рассчитаны

на максимально чуткого

и максимально 

доброжелательного читателя

такого читателя

они создают

– Одно время в прессе кочевала из одного издания в другое ругательная статья о вас после вашего выступления перед студентами. В чем вас обвиняли?

– Не знаю, о какой именно статье вы говорите. Я нередко сталкиваюсь с неприятием моих стихов. Кому-то они кажутся слишком простыми, кому-то, наоборот, чересчур сложными. Слишком короткими, слишком смешными, слишком странными... В общем, «неправильными». В них есть некоторая обманчивая легкость, так что многим кажется, что они тоже так могут. Однако почему-то я такой один. Других Германов Лукомниковых в поэзии нет и не предвидится. Кого-то лексика моих стихов не устраивает. Я считаю, что поэзия может работать со всеми пластами языка, включая жаргоны и все что угодно. Нередко меня обвиняют в том, что многие мои стихи построены на цитатах: дескать, коверкаю классику. Но я знаю, что в некоторых семьях они стали своеобразным мостиком между поколениями. Мостиком, ведущим детей и их родителей вместе с бабушками и дедушками друг к другу – и все к той же бессмертной классике. Поводом ее вспомнить, о ней поговорить. Выходит, что я своим «коверканьем» ничуть не повредил ей, а, напротив, поддержал, актуализировал. Надеюсь, классики на меня не в обиде. А противники всегда есть. Это нормально. Я, как говорится, не червонец, чтобы всем нравиться. Мейерхольд полагал, что лучший спектакль – тот, после которого ползала бешено аплодирует, а ползала топает ногами. Кстати, ярые противники иногда со временем становятся столь же яростными поклонниками. Хорошие стихи сами постепенно заставляют себя полюбить. Как бы то ни было, понимания я встречаю гораздо больше. Одних литературоведческих статей о моей поэзии уже написано несколько десятков. Многие из них были прочитаны в качестве докладов на филологических конференциях. Вот эти серьезные попытки разобраться гораздо интереснее, чем ругань.

– Ваш отец Геннадий Ильич Лукомников – талантливый поэт и художник. Некоторые считают, что он сильно недооценен и известен гораздо меньше, чем того заслуживает. Расскажите, пожалуйста, о нем.

– Согласен с некоторыми. По-моему, папа был гениальным поэтом и художником. Аутсайдером, как теперь говорят. Прижизненных публикаций и выставок у него не было и быть не могло. Не было и творческих единомышленников, и вообще никого, кто сколь-нибудь адекватно воспринимал бы его творчество. Он всю жизнь прожил в Баку, в большом городе, но в культурном отношении он жил как на необитаемом острове. Сочинял и рисовал для себя, а вернее, ради искусства. Он начинал с подражаний Маяковскому, но вскоре нашел свой причудливый и совершенно оригинальный стиль – и в поэзии, и в рисовании. Отчасти он наследовал традициям русского футуризма, о котором через Маяковского имел некоторое представление. Вот его строки в духе крученыховской зауми: «Анимбра воткус флоринт гребус, / Исчадно вопля плыл моржа...» Как многие выдающиеся творческие личности, он был странным человеком, в жизни почти инопланетянином, и нередко попадал в объятия советской психиатрии. Погиб он 38 лет от роду при не совсем ясных обстоятельствах. Папина мама, моя бабушка Дина Самойловна Якоби, которая очень его любила и поддерживала, сохранила и передала мне его архив. Были посмертные выставки, публикации в антологиях, была публикация рисунков в британском журнале искусства аутсайдеров Raw Vision, папины стихи и прозаические записи перевели на латышский... Многое из этого можно найти в интернете. Недавно вышла подборка стихов у него на родине в русскоязычном журнале «Литературный Азербайджан», по сей день выходящем в Баку. Но авторской книги, увы, до сих пор нет.

Мне хочется, чтобы это был альбом рисунков и текстов, в папином случае очень уж они взаимосвязаны. Папин юродский опыт доведения до абсурда и выворачивания наизнанку символики Страны Советов и запретов, в которой ему довелось жить, в наше время вновь становится чрезвычайно актуальным. Вот еще несколько его строк: «Пышны, душисты розы счастья, / Воркую, словно соловей... / Но ждут пиита лишь напасти/ Безгрешной Родины моей».

Герман Геннадьевич Лукомников (р. 1962) – поэт, прозаик, перформер, переводчик, автор-исполнитель стихов и песен, актер, составитель антологий. Родился в Баку в семье поэта и художника-аутсайдера Геннадия Ильича Лукомникова. С 1975 года живет в Москве. С 1990 года полностью посвятил себя литературе. До 1994 года выступал под псевдонимом Бонифаций. Автор 15 поэтических книг. Победитель Большого поэтического слэма Москвы (2006), Российско-украинского слэма во Львове (2007) и Всероссийского слэма в Воронеже (2014), вице-чемпион Всемирного слэма в Париже (2015). Лауреат премии Чуковского за новаторство в детской литературе (2015). В 2019–2022 годах играл Юродивого в спектакле Дмитрия Крымова по мотивам пушкинского «Бориса Годунова». Один из составителей «Антологии русского палиндрома, комбинаторной и рукописной поэзии» (2002) и антологии «Русские стихи 1950–2000 годов» (2010). Мастер поэтического минимализма, палиндрома и комбинаторной поэзии. Стихи переводились на 14 языков.